Обозреватель "Российской газеты" Павел Басинский выпустил книгу "Лев Толстой: Бегство из рая". (М., АСТ, 2010), приуроченную к памятной дате: в этом году исполняется 100 лет со дня Ухода Л.Н. Толстого.
Это событие до сих пор, и спустя столетие, приковывает внимание всего мира.
Лев Толстой всегда был в центре внимания прессы и испытал всю тяжесть жизни под прицелом СМИ, но события 1910 года — уход из Ясной Поляны и смерть на станции Астапово, вновь сделали его центральной медийной фигурой (как сказали бы современные журналисты).
Газеты вновь привлекли внимание к личности Толстого, его жизни; на первой полосе газет печатались всевозможные, порой нелепые, но сенсационные версии. Корреспонденты всех изданий мира ждали новых сообщений и жадно следили за тем, что происходило на станции Астапово. (В ближайшее время мы разместим на нашем сайте текст книги «Астаповские телеграммы», изданной почти сто лет назад).
Книга Павла Басинского о Толстом вызвала многочисленные отклики журналистов. Предлагаем интервью: выпускницы факультета журналистики МГУ Татьяна Романенко /Тутта Ларсен/ беседует с П. Басинским и рецензию Варвары Бабицкой @ OpenSpace 30/08/2010
ЛАРСЕН: Я так понимаю, что вы с той работой писательской, которую вы считаете первой, с романом «Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина», сразу стали номинантом на «Большую книгу».
БАСИНСКИЙ: Да, я вошел в короткий список «Большой книги».
ЛАРСЕН: Шорт-лист – это признание, это серьезно. Сложно было после такого дебюта продолжать работу, писать дальше? И потребовалось ли от вас лично каких-то дополнительных усилий, может быть, смены жанра? Литературная общественность давила ли на вас? А, может, вы наоборот перестали писать романы и ударились в чистую критику литературную?
БАСИНСКИЙ: Ну, вы знаете, это был дебют чисто художественный, если говорить о дебюте. Да, впервые я опубликовал в чистом виде роман. Но вообще это не первая книга, у меня до этого выходила книга «Биография Горького». У меня был учебник, который мы вместе с Сергеем Сидякиным написали, о русской литературе рубежа веков и русского зарубежья, русской эмиграции. Была книга критики «Московский пленник». Понимаете, я вообще не сторонник быть пленником жанра какого-то, я вообще считаю себя литератором.
ТИХОМИРОВ: То есть сегодня басня, завтра проза, послезавтра драма…
БАСИНСКИЙ: Я точно никогда не буду писать стихов, это однозначно. Потому что стихи надо начинать писать в юности. Если не начал, то уже потом браться за это не стоит. А так – меня разные жанры интересуют.
ТИХОМИРОВ: А как же Тютчев?
БАСИНСКИЙ: Тютчев, во-первых, все-таки не совсем в старости их стал писать. А потом, Тютчев – исключение. Стихи надо начинать, пробовать начать, по крайней мере, писать в юности. Ну и вообще – это особый жанр.
ТИХОМИРОВ: Хорошо, Павел. Меня, конечно, заинтересовал вопрос, почему вдруг вы обратились в своей книге «Ледяной дождь» не просто к творчеству, а к биографии Льва Толстого, тем более к его последним годам. Лев Толстой и так фигура не очень однозначная, скажем так, а тут еще последние годы…
ЛАРСЕН: Особенно после прочтения Пелевиным его образа в своем романе «Т», в оригинальной абсолютно трактовке…
ТИХОМИРОВ: Скажем так: для чего вы обратились к биографии Толстого?
БАСИНСКИЙ: Вы знаете, Толстым я вообще занимаюсь всю жизнь и влюблен просто в Толстого, для меня это вообще фигура номер один.
ЛАРСЕН: Как писателя или по-человечески?
БАСИНСКИЙ: Как писатель, по-человечески – с детства его обожаю. Считаю, что «Анна Каренина» - лучший роман в мире.
ЛАРСЕН: Слушайте, вы уникальный человек.
ТИХОМИРОВ: Павел, а можно с вами не согласиться сразу.
БАСИНСКИЙ: Ради бога, это дело…
ЛАРСЕН: Ну, это дело вкуса на самом деле. Но быть влюбленным в Толстого с детства…
БАСИНСКИЙ: Это дело вкуса и любви, я бы сказал. Толстой очень любил это слово – «любовь».
ЛАРСЕН: Но быть влюбленным в Толстого с детства – это, видимо, надо в какой-то правильной семье расти.
БАСИНСКИЙ: А почему? А «Кавказский пленник», который был написан специально для детей?
ЛАРСЕН: Слушайте, но нас сначала всех питают «Детством, отрочеством, юностью», а потом «Войной и миром». И уже все.
БАСИНСКИЙ: А вы знаете, что, допустим, голливудская звезда такая Николь Кидман, она призналась, что в 15 лет отождествляла себя с Наташей Ростовой. И вот когда я это узнал, она в одном интервью это сказала, я понял, откуда у нее этот драйв вообще появился потом.
ТИХОМИРОВ: Знаете, Павел, она это читала по собственному велению души. А когда тебя заставляют в свою маленькую головку впихивать три тома «Войны и мира»…
БАСИНСКИЙ: Вы знаете, это вечный спор о том, надо ли заставлять читать в школе, это немножко другой вопрос. Я считаю, что надо. Но об этом можно спорить, понимаете?
ЛАРСЕН: Хорошо. Откуда в вас любовь к Толстому с детства? Это воспитание, или просто вам повезло, вы начали не с «Войны и мира» знакомство с ним, и поэтому как-то запал он в душу?
БАСИНСКИЙ: По-моему, я начал читать все-таки с «Кавказского пленника», с вещи, которую он специально для детей написал. Хотя вещь ведь абсолютно, в общем, не детская, и сейчас куча трактовок существует, и кинематограф на это работает. Потом, да, я с огромным удовольствием читал «Войну и мир», пропуская, естественно, как все подростки, исторические его рассуждения, философские рассуждения. А сейчас мне интересно читать его исторические и философские рассуждения. Точно так же, как, скажем, вот «Анну Каренину» я перечитываю постоянно. И вы знаете, у меня такое ощущение, что это роман, который живет сам по себе. Вот я его читаю каждый раз, и у меня такое ощущение, что он каждый раз заново написан. Я все время открываю в нем вещи, которые я вроде читал, это место, а вдруг выясняется, что у Вронского борода выросла в конце романа, а до этого ее вроде не было…
ЛАРСЕН: Настолько он многословен или настолько он актуален, что каждый раз, относясь с сегодняшней реальностью, он каким-то образом все равно свеж и все равно отзывается на сегодняшний день?
БАСИНСКИЙ: Вот я говорю, что это какая-то мистика, это живой роман, вот он живет, понимаете?
ЛАРСЕН: Именно «Анна Каренина»?
БАСИНСКИЙ: Ну, в частности, «Анна Каренина», да. Об этом очень интересно Набоков сказал, именно по поводу «Анны Карениной», что часы Толстого бьют одинаково с часами любого времени.
ТИХОМИРОВ: Хорошо сказал, да.
БАСИНСКИЙ: Ведь мы читаем, в общем, историю 19-го века, а мы же воспринимаем его как абсолютно…
ТИХОМИРОВ: Павел, и все-таки можно вернуться к биографии Толстого?
БАСИНСКИЙ: Давайте, да.
ТИХОМИРОВ: Вы знаете, мне кажется, что биографию Толстого надо вывешивать на всех видных местах, углах – там, где проходят деятели шоу-бизнеса. Это я к чему? Лев Толстой был хороший писатель, потом он стал гениальным писателем, а потом он почему-то сам внутри подумал, что он не просто гений, а Бог на земле. Вот мне кажется, что у нас очень многие звезды, очень многие люди в какой-то момент сходят с ума. Они думают, что мир – это я. Вот Лев Толстой, мне кажется, яркая такая иллюстрация.
БАСИНСКИЙ: Ну, это да. Опять-таки вечный спор, был ли Толстой гордый человек или нет. Вы знаете, жизнь Толстого, с одной стороны, она очень простая, она такая прозрачная. Вообще мы не знаем другого писателя, у которого так прозрачна была жизнь. Мы все знаем о нем, мы с определенного времени знаем по дням.
ТИХОМИРОВ: Ну, он об этом писал. Тут изменял жене, там изменял жене, бил, любил…
БАСИНСКИЙ: Об этом мы можем отдельно поговорить, когда он ей изменял. Он ни разу не изменял своей жене.
ТИХОМИРОВ: Как это?
БАСИНСКИЙ: Так вот. Вы знаете, вокруг Толстого существует огромное количество мифов, и злых мифов.
ЛАРСЕН: И детей он не так уж сильно любил, как это прописано…
БАСИНСКИЙ: Любил детей, изменял жене, половина Ясной Поляны – это бегали дети внебрачные… Все это чушь. Жене он не изменял никогда.
ЛАРСЕН: Мне кажется, он был для этого слишком духовным человеком, чтобы опускаться до таких вещей.
БАСИНСКИЙ: Он был духовным человеком, он был сложным человеком. Просто нужно знать определенные факты.
ТИХОМИРОВ: Хорошо, давайте по фактам. Пусть дети чужие бегали по Ясной Поляне.
БАСИНСКИЙ: Ребенок был один внебрачный, рожденный до брака с Софьей Андреевной.
ТИХОМИРОВ: Хорошо. Вы знаете, у нас был такой телевизионный ведущий, который в какой-то момент подумал, что он Бог. Вот мне кажется, что он брал пример со Льва Толстого.
ЛАРСЕН: один?
ТИХОМИРОВ: Ну, я одного, по крайней мере, сейчас вспомнил, он сразу перед глазами встал. Вот, мне кажется, Лев Толстой к финалу своей жизни тоже почувствовал, что он миссия. Вот как это может быть? Человек, который трезво смотрел на жизнь, который ярко и сочно описывал то, что происходит в душе любого человека, вдруг возомнил себя чуть-чуть выше, чем писателем.
БАСИНСКИЙ: Ну, он себя не то чтобы выше возомнил, чем писатель, просто к определенному времени, скажем так, к концу 70-х годов, когда с ним случился этот духовный переворот, ему стало не интересно быть просто писателем, я скажу так, он перерос это. Понимаете, это можно понять. Человек, который написал «Войну и мир» и написал «Анну Каренину», ну зачем ему писать еще один роман? Зачем множить, так сказать, эти сущности бесконечные? Написать еще один хороший роман – ему это было не интересно. Это первое. Потом, второе – Толстой действительно был таким духовным искателем, понимаете? Человек, который хотел найти правду, который хотел открыть истину, у которого было свое понимание Бога.
ТИХОМИРОВ: Но это не значит идти против Бога, против веры.
БАСИНСКИЙ: Против какой веры, против какого Бога?
ТИХОМИРОВ: Православный. Он крещен.
БАСИНСКИЙ: Ну, тогда православие было государственной религией. Если бы вы не были православным, то, значит, вы не жили бы в Российской империи, или бы на каких-то других условиях. Толстой в определенный момент действительно разошелся с церковью.
ТИХОМИРОВ: Ну, давайте скажем: пошел против церкви.
БАСИНСКИЙ: Хорошо, ну пошел против церкви, разошелся с церковью.
ЛАРСЕН: Нет, ну он, может быть, и разошелся, но церковь-то на это отреагировала очень жестко.
БАСИНСКИЙ: Пошел против, да. Он стал писать определенные вещи – «В чем моя вера», «Критика догматического богословия». Особенно «Критика догматического богословия» - вещь достаточно злая о церкви. Потом он несколько иначе уже на эти вещи смотрел. Вообще Толстой менялся, вот надо понимать, что он все время менялся.
ТИХОМИРОВ: Это конъюнктура была, или он просто менялся сам по себе?
БАСИНСКИЙ: Просто он был органический человек. Не меняются вообще глупые люди прежде всего и неживые люди. Вот они застывают в какой-то форме, и все. А Толстой менялся непрерывно. И больше того, он менялся очень своеобразно. Вот он в конце жизни произнес такую фразу на свое 81-летие, он сказал (ну да, кстати говоря): «Если бы я был Бог, я сотворил бы людей так, чтобы они рождались стариками, а потом постепенно превращались в детей». Понимаете, Толстой в конце жизни, я думаю, что не столько миссия, не столько пророк, не столько учитель, сколько такой ребенок, который хочет говорить с Богом прямо.
ЛАРСЕН: На «ты».
ТИХОМИРОВ: Без посредников.
БАСИНСКИЙ: На «ты», может быть, без посредников. И он к нему идет, он к нему бежит. Понимаете, он не идет, он бежит, как ребенок бежит к свету.
ЛАРСЕН: Но он к нему, в общем, пошел буквально, физически ведь пошел. Собрался и пошел.
БАСИНСКИЙ: Это тоже отдельный разговор, поскольку книга моя главным образом посвящена уходу и смерти Толстого. В какой степени это был уход? Понимаете, Толстой уходил вообще 25 лет из дома. Он впервые попытался уйти из дома в 84-м году.
ЛАРСЕН: А почему?
БАСИНСКИЙ: Очень много причин. Одна из причин, безусловно, была та, что да, не хотел жить в условиях роскоши, как аристократ. Хотя ведь все очень преувеличено. Вообще вокруг Толстого много мифов. Вот, скажем, богато ли жил Толстой?
ТИХОМИРОВ: Да нет.
БАСИНСКИЙ: Ясная Поляна – ведь это очень скромное имение, очень скромная усадьба. И к Толстому приезжал в 908-м году такой Джеймс Мэйлор, канадский политэконом, который вообще родился в Англии, потом жил в Канаде. И он писал, что он был поражен скромностью обстановки, что семья Толстых жила ниже уровня среднего класса в Англии.
ТИХОМИРОВ: Так от чего он бежал-то тогда?
БАСИНСКИЙ: Понимаете, в чем дело? Он хотел еще проще. Ему было стыдно, что ему прислуживают, что за ним должны выносить ночной горшок, что крестьяне пашут, а его семья в это время пьет кофе за белоснежной скатертью. А вы не допускаете такую вещь, как совесть, обостренная совесть? И это была очень серьезная проблема для него.
ЛАРСЕН: А нельзя было… Ведь он был глава семьи, ведь он был хозяин этой усадьбы. Почему он не мог наладить таким образом жизнь внутри своего круга, своей семьи, чтобы не надо было сбегать от них?
БАСИНСКИЙ: Он пытался это наладить. Но это было очень сложно. Понимаете, если бы с Толстым случился вот этот духовный переворот, когда он был молодым достаточно, то, может быть, и жизнь по-другому бы его развивалась. А он с ним случился, когда у него было уже девять человек детей, и старшие из этих детей были уже достаточно взрослыми, уже сформировавшимися личностями. Скажем, Сергей – старший сын, Татьяна, привыкшие к определенной жизни. Софья Андреевна была очень непростым человеком.
ТИХОМИРОВ: Так все женщины непростые.
БАСИНСКИЙ: Да, но она особенно была непростой человек. Она была, безусловно, героическая женщина. Она была невероятно талантлива, кстати говоря, но очень сложный человек. Поэтому, понимаете, сломать это все… Он пытался ведь. Был момент в конце 70-х, когда он пытался сломать как раз семью, заставить ее жить по-другому. Потом он понял, что это невозможно и не нужно.
ТИХОМИРОВ: Павел, у меня иногда складывалось впечатление (простите, это мое личное мнение), вот было полное ощущение, что Толстой готовился стать президентом. Знаете, вот такая предпрезидентская гонка. Когда я видел эти картины, где он в рубахе, Репин написал эту картину, с плугом, конь…
БАСИНСКИЙ: «Толстой на пашне», да.
ТИХОМИРОВ: Вы знаете, вот в этом было что-то такое показное, ненастоящее. Вот я никогда запаха портянки не чувствовал от него.
БАСИНСКИЙ: Значит, по поводу «Толстой на пашне». Да, есть анекдот такой. «Граф Лев Николаевич, плуг подан к парадному, извольте пахать». Мне не очень нравится опять вот этот такой злой миф о Толстом, что показано… Ну, кому он это показывал, вообще говоря? Толстому хотелось участвовать в крестьянском труде. Между прочим, вот недавно я был в Ясной Поляне, я каждый год там бываю не один раз, и там была такая любопытная выставка в Туле, и была там выставлена коса, которой косил Толстой. И был там такой писатель Владимир Личутин, он сам из крестьянской семьи, и он говорит: боже мой, как же он, ведь это огромный замах, то есть сильный был человек. Вот он так оценил это. Ну, хотелось. И вообще он имел на это право. Кому он мешал? Надо знать, кому он пахал, во-первых. Вот эта картина Репина. Он пахал землю для крестьянской вдовы, которой, в принципе, должен был бы помогать мир крестьянский. Но мир в это время занят своими участками, свой пахотой. Вот Толстой помогает пахать крестьянской вдвое. Потом он вместе с художником Ге построили ей избу. Ге, художник, сложил ей печь. Вот это что – показное? Или они помогли человеку? Почему мы не допускаем как бы хороших мотивов, а все время ищем и пытаемся увидеть какую-то гадость, какое-то второе дно. Вы поймите, что Толстой все-таки был человеком 19-го века, и это немножко другие нравы были, немножко другое отношение к жизни.
ЛАРСЕН: Но, тем не менее, почему-то действительно вокруг Толстого существует какое-то огромное количество и мифов, и довольно злых, циничных шуток. И то, что приписывается Хармсу, эти анекдоты, это же самое невинное, что может быть. Почему? Столько зависти вокруг него было?
БАСИНСКИЙ: Нет, просто большой. Вы знаете, я иногда это называю такой макрофобией – это боязнь большого. Вот Толстой, он большой, он огромный - 90 томов, знал кучу языков, и философ, и писатель, и столько людей вокруг него. И вот это ощущение, что давайте немножко как-то это… заносится человек, куда он вообще, надо быть меньше.
ЛАРСЕН: Будь проще, и люди к тебе потянутся.
БАСИНСКИЙ: Знаете, был такой мультфильм советский, мне очень нравится он. Там закрывают почему-то зоопарк, там ремонт какой-то, и зверей переселяют по квартирам. И вот зайца туда пристроили, волка туда, а жирафа не могут никуда пристроить, у него шея длинная, а потолки 2.70, максимум 3 метра. И вот сидит этот бедный жираф во дворе, и с ним заяц сидит, ест морковку, деловой такой, устроился, в хорошее место попал, говорит: а ты чего не в квартире? Жираф говорит: я большой, меня поместить некуда. Заяц говорит: надо быть маленьким. По-деловому говорит заяц. Вот с Толстым немножко происходит то же самое. Ну, нужно признать, что он большой. А мифы и анекдоты – да ради бога, пусть они будут.
ЛАРСЕН: С нами литературный критик, писатель Павел Басинский. И мы говорим о его книге с рабочим названием «Ледяной дождь», посвященной последним годам жизни Льва Николаевича Толстого. Но, как оказалось, свет она увидит под другим названием.
БАСИНСКИЙ: Да. Можно я все-таки поправлю. Это было рабочее название. Книга выйдет под названием «Лев Толстой. Бегство из рая». Это имеет смысл в том плане, что Толстой действительно создавал Ясную Поляну как рай, вот изначально он замысливал это как рай.
ЛАРСЕН: Мы, конечно, понимаем, что личность это весьма и весьма неоднозначная, могучая и при этом довольно трагическая. Мне хочется вернуться к теме его семьи. Такое ощущение, что несмотря на то, что у него была такая мощная, творческая, любящая жена, огромное количество детей, он был несчастлив в дому своем, получается, если он хотел оттуда сбежать все время?
ТИХОМИРОВ: Мне кажется, она его давила.
БАСИНСКИЙ: Вы знаете, я бы так сказал, они все-таки с Софьей Андреевной прожили 48 лет. Поэтому когда говорят, что вот он ушел от жены, забывают, что до этого он с ней все-таки полвека прожил. И из них, ну по крайней мере, первые 15 лет они, безусловно, были счастливыми. Со своими осложнениями, ссорами, у него были свои взгляды на кормление детей.
ТИХОМИРОВ: А какие у него взгляды были?
БАСИНСКИЙ: Он не признавал кормилец.
ТИХОМИРОВ: Нянечек то есть, да?
ЛАРСЕН: Мама должна кормить грудью.
БАСИНСКИЙ: Нет, кормилец, других женщин, которые будут кормить, крестьянок.
ТИХОМИРОВ: Ну, в принципе, он был прав на самом деле.
БАСИНСКИЙ: Очень сложный, спорный вопрос. У Софьи Андреевны была грудница и так далее. В общем, это семейные дела. Но при всех осложнениях все-таки, по крайней мере первые 15 лет, вот до переворота духовного, который произошел с Толстым в конце 70-х, в общем-то, конечно, счастливая была семья. Потом, после этого, скорее все-таки несчастная семья, но… Вы понимаете, когда читаешь воспоминания детей Толстого, кого угодно – Сергея, Татьяны, Саши – все они пишут о своем яснополянском детстве как о рае, вот безусловный рай, просто райская жизнь. Но при этом отношения между папА и мамА были достаточно сложными.
ЛАРСЕН: Послушайте, вы все время говорите о духовном перерождении Толстого. А можно поподробнее, что это такое?
ТИХОМИРОВ: И кто его подвигнул на это?
ЛАРСЕН: Потому что, казалось бы, когда человек перерождается духовно, это ему во благо, это наоборот в какой-то плюс. Это следующая ступень развития, этап какой-то более цивилизованный, более возвышенный. А с Толстым получается, что все наоборот. После того, как с ним случилось это духовное перерождение, у него все посыпалось в жизни.
БАСИНСКИЙ: Да, да, да.
ТИХОМИРОВ: Он стал сектантом, мне кажется, вообще.
БАСИНСКИЙ: Нет, он не стал сектантом. Сектант – это человек, который сознательно создает вокруг себя секту какую-то. А толстовцы, безусловно, были сектой, и они формировались вокруг Толстого, но не потому, что Толстой этого хотел. Толстому принадлежит фраза, что «люди, которых я меньше всего понимаю, это толстовцы». Это он шепнул своей дочери Саше.
ЛАРСЕН: Послушайте, а что случилось? Он утратил веру?
БАСИНСКИЙ: Сейчас я объясню. Понимаете, с Толстым произошла вот какая вещь. С ним произошла та же вещь, которая произошла с Гоголем, но только в конце жизни. Вот Гоголь в конце жизни – для него религия, Бог стали главнее и важнее, чем собственно творчество. И он на всю свою предыдущую жизнь взглянул как на череду грехов. Он ужаснулся смерти, он ужаснулся того, что будет за гробом. Вот с Толстым это не произошло не в конце жизни, а в расцвете его сил. Понимаете, в чем его трагедия – в расцвете сил. Это 77-й год, конец 70-х годов, Толстой в зените славы, у Толстого прекрасное имение, у Толстого прекрасная семья, все замечательно. И вдруг у него происходит вот это. Он описал это все в «Исповеди».
ЛАРСЕН: А как так получается, что в этот момент православный русский человек, барин вдруг остается один на один с этим катарсисом? Где духовный отец, где старцы? Ездил ли Толстой в Оптину пустынь, кстати?
БАСИНСКИЙ: Это отдельный сюжет. Толстой пять раз бывал в Оптиной пустыне. И его сестра, любимая сестра Марина Николаевна Толстая, была монахиней Шамординского монастыря. А Шамординский монастырь был создан Амвросием, настоятелем.
ЛАРСЕН: Преподобным Амвросием Оптинским. И как же так? Когда он имел действительно такие источники духовные, почему он от них не питался, почему он остался один на один со своим вот этим…
БАСИНСКИЙ: Конечно. И в этом парадокс. Здесь не надо ничего придумывать, нужно просто прочитать «Исповедь» Толстого, где он описывает, что с ним происходило. Вот с чего у него начался переворот? Он ведь сначала в течение года постоянно ходил в церковь рядом с Ясной Поляной, в километре с чем-то. И он посещал все службы, он постился, он исполнял все обряды, его видели в церкви раньше, чем туда приходил кто бы то ни было. А однажды – как отрезало. И он описывает это в «Исповеди», что когда он пошел к причастию, то вот само то, что его как бы заставляли поверить в то, что кровь Христова, а он не верил, а врать он не хотел. И в «Исповеди» он пишет: как я завидую простым крестьянам за то, что они могут вот так верить, но мне это не надо.
ЛАРСЕН: Слушайте, ну это так страшно!
БАСИНСКИЙ: А Бога он чувствовал. Поэтому это просто очень сложный религиозный путь, именно он прошел очень сложный религиозный путь.
ТИХОМИРОВ: Павел, вот вы сейчас хорошо сказали. То есть он завидовал крестьянам, и поэтому стал ну не прикидываться крестьянином, но, по крайней мере, обратился к плугу и к лошади.
БАСИНСКИЙ: Ну, в какой-то степени да. Потому что не заигрывать… Вот он искал там, да-да.
ТИХОМИРОВ: И второе. Вы знаете, вы сказали одну фразу, а она у меня все время вертелась: мне кажется, что он бежал не от семьи, он бежал от смерти. Он боялся, видимо, этого страшного суда. Потому что полное ощущение, что последние его годы – это было желание только обмануть ее, уйти в сторону. Вы знаете, если она ходит по тем местам, где ты жил, смерть…
БАСИНСКИЙ: Ну да. В общем, существует много очень версий ухода Толстого. И то, что он с народом хотел слиться. И то, что он от смерти бежал. Есть очень красивая версия Бунина, он целую книгу написал «Освобождение Толстого», это такой буддический взгляд на этот уход. Но на самом деле все было более там прозаически, вот непосредственно уход, а скорее бегство Толстого.
ТИХОМИРОВ: Что вот подвигло его?
БАСИНСКИЙ: В общем, это была, конечно, семейная ситуация, вот непосредственно бегство Толстого. Ведь он бежал в 5 утра, в общем, ночью, в темноте, когда спала жена.
ТИХОМИРОВ: А что первопричина?
ЛАРСЕН: Да достали его все!
БАСИНСКИЙ: Понимаете, здесь очень сложно. Дело в том, что там все было, конечно, очень во многом связано с каким-то тайным завещанием, которое он подписал в пользу младшей дочери Саши, а фактически в пользу Черткова, своего духовного душеприказчика, как называл себя Чертков.
ЛАРСЕН: Духовный душеприказчик – ничего себе!
БАСИНСКИЙ: Духовный душеприказчик – так сам Чертков себя именовал. Человек уникальный, безусловно. Человек, которому надо отдать должное, потому что 90-томник, который мы имеем сегодня, это детище Черткова. Это под его редакцией, по крайней мере, все, что выходило до 36-го года. Послевоенная часть – это уже без него, он в 36-м году умер. Но основной массив – 70 томов – был издан при нем.
ТИХОМИРОВ: А где? В Советском Союзе?
БАСИНСКИЙ: Конечно.
ТИХОМИРОВ: То есть Чертков остался в СССР?
БАСИНСКИЙ: Да, он умер в 36-м году в СССР своей смертью и прожил, кстати, ровно 82 года – так же, как и его учитель, и его бог Толстой.
ТИХОМИРОВ: А вот смотрите, Павел. Вот эта вся история – душеприказчиков, людей, которые находятся рядом с великим человеком… Вот сейчас все муссируют историю про Людмилу Зыкину. Я понимаю, что это немножко разные истории. Вот Лев Толстой, насколько он был честен в своих поступках и насколько он подтолкнул или наоборот задержал уход?
БАСИНСКИЙ: Вы про Черткова?
ТИХОМИРОВ: Про Черткова, конечно.
ЛАРСЕН: А давайте еще чуть-чуть дальше пойдем и расскажем нашим слушателям, потому что я не очень, например, знаю (да простят меня), кто такой был Чертков, и что было в этом завещании, чем оно было настолько драматичным.
БАСИНСКИЙ: Чертков – он происходил из очень знатной семьи. Достаточно сказать, что к его матери два императора приезжали в гости просто без охраны, как к своей подруге. Он был блестящий конногвардеец, офицер, который пришел к тем же идеям, что и Толстой, независимо от Толстого и раньше него (то есть он был достаточно молодым человеком по сравнению со Львом Николаевичем), и который, узнав, что Толстой исповедует примерно те же идеи, пришел просто к нему и настолько увлекся его идеями, что сделал, в общем, Толстого смыслом своей жизни. Он собирал его рукописи все, он даже охотился как бы за этими рукописями, чтобы ему присылали дневники. В общем, в какой-то степени сохранности всех дневников Толстого, особенно поздних, мы обязаны Черткову, безусловно. Он в Англии, когда его выслали, поскольку толстовцев преследовали (у Победоносцева была очень простая политика: не трогать Толстого и преследовать толстовцев), и когда Черткова выслали в Англию, то он жил в 100 километрах от Лондона, так вот он там создал хранилище, архив Толстого. Это было бетонное хранилище, которое в случае землетрясения провалилось бы, но не разрушилось. С сигнализацией, с микроклиматом и так далее. То есть он заложил сущность того, что мы имеем сегодня – стальная комната, где весь архив Толстого. В общем, конечно, он очень много сделал и, в общем, положил свою жизнь к стопам Толстого, и очень много сделал для пропаганды его сочинений.
ТИХОМИРОВ: Цена вопроса, цена вопроса. Вы же знаете: просто так никто ничего не делает.
БАСИНСКИЙ: Ну, опять, почему мы так? Он был искренний человек, он действительно верил в то, что Толстой – это второй Будда, второй Христос. Другое дело, что, понимаете, в определенный момент Чертков стал понимать одну простую вещь, что вот Толстой умрет, и с чем он останется, какие у него права на эти рукописи, которые он хранит, для которых он жизнь положил.
ТИХОМИРОВ: Ну, в принципе, да.
БАСИНСКИЙ: Как он будет издавать Толстого. При жизни Толстого он издавал с его согласия. И, в общем, весь зарубежный Толстой – это все издавалось благодаря Черткову. Отношения с Софьей Андреевной плохие, естественно, поскольку Софья Андреевна не терпит вторжения в семью постороннего человека. Отношения с детьми, с сыновьями – плохие, с дочерьми – более сложные. Саша, например, младшая, она просто находилась в такой психологической зависимости от Черткова. Но, тем не менее… И, конечно, Чертков в этом смысле начинает интриговать, то есть он подталкивает Толстого к написанию этого завещания. Это очень долгая история, она длилась с 904 года.
ТИХОМИРОВ: И чем она закончилась?
БАСИНСКИЙ: Она закончилась тем, что в 910-м году в лесу летом Толстой подписал завещание, согласно которому все его литературное наследие (дело в том, что имущество он уже раздал семье) переходило к его младшей дочери, Саше.
ТИХОМИРОВ: При свидетелях?
БАСИНСКИЙ: При свидетелях, разумеется. Свидетелем был, скажем, Гольденвейзер, очень известный музыкант. Но к этому завещанию прилагалась и записка, согласно которой – да, юридической наследницей становится Саша, младшая дочь. Но фактическим распорядителем является Чертков.
ТИХОМИРОВ: Все понятно.
БАСИНСКИЙ: И это завещание было тайным. То есть о нем не знала Софья Андреевна, о нем не знали дети.
ЛАРСЕН: Она бы воспротивилась, да?
ТИХОМИРОВ: Ты представляешь? Она бы убила его просто, этого Черткова.
БАСИНСКИЙ: Она не просто воспротивилась. Дело в том, что она, во-первых, стала догадываться о существовании этого завещания, а, в конце концов, она просто узнала, что оно существует. И когда она об этом узнала, то действительно в семье начался кошмар. Причем, не надо думать, что Софьей Андреевной двигали только меркантильные соображения. Хотя цена литературного наследия Толстого в конце жизни зарубежными издателями, эксклюзивные права оценивались в 10 миллионов золотых рублей. Это колоссальные деньги были.
ТИХОМИРОВ: Да, было за что биться.
ЛАРСЕН: Неплохое состояние. Послушайте, а как младшая дочь могла так поступить с мамой?
БАСИНСКИЙ: Младшая дочь была абсолютно увлечена идеями отца, Саша была очень непростым человеком. Она, кстати, прожила 95 лет, создала Толстовский фонд в Америке, это уникальная личность была, грандиозный человек.
ТИХОМИРОВ: А Чертков, мне кажется, был такой все-таки гипнотический человек.
БАСИНСКИЙ: Чертков был очень харизматичный человек, который, безусловно, умел влиять на людей. Причем, в его присутствии все поддавались как бы его очарованию, а вот за глаза начинали ругать, то есть как бы пропадало некое биополе, его психологическое поле. Он очень непростой был человек, то есть Черткова тоже осуждать абсолютно неправильно. Он сам оказался в сложной ситуации. Вообще ситуация, которую создал Толстой, отказываясь от литературных прав… Ведь в чем изначально была проблема? В 91-м году он отказывается от прав на свои сочинения, он их как бы отдает всем.
ЛАРСЕН: И искушает страшно всех.
БАСИНСКИЙ: Он печатает письмо в газетах, согласно которому кто угодно может его перепечатывать, где угодно переводить, и все бесплатно. Узаконенная операция. Но потом ближе к смерти они начинают все-таки выяснять: а что будет, когда он умрет? И выясняется, что права не могут принадлежать всем по законам Российской империи, они должны принадлежать конкретному юридическому лицу или институту, или Академии наук, или конкретному лицу. Вот это была проблема.
ТИХОМИРОВ: И когда Софья Андреевна сделала последний втык Льву Николевичу?
БАСИНСКИЙ: Вы знаете, здесь о втыке говорить не совсем правильно. Софья Андреевна в это время находилась в очень, мягко говоря, сложном психологическом и даже психическом состоянии, безусловно.
ЛАРСЕН: В общем, он ее тоже довел, в принципе.
БАСИНСКИЙ: Может быть, да. Действительно непростая жизнь. Она родила 13 детей…
ТИХОМИРОВ: Она рожала-рожала, терпела от него все эти измывательства…
БАСИНСКИЙ: Ну, это не совсем правильно, ну какие измывательства?
ТИХОМИРОВ: Ну, я образно.
БАСИНСКИЙ: Ну, безусловно, с гением жить сложно. Поэтому объективно ситуация в Ясной Поляне к осени 910 года была, безусловно, невыносимая. И в этом смысле Толстой находит, может быть, как раз единственный выход из этой ситуации. Ему ведь и дети говорили, понимали, что им нужно расстаться на какое-то время. Но Софья Андреевна на это не соглашалась категорически.
ЛАРСЕН: Ну, и в итоге, в общем, рай Толстого не отпустил. Бегство не удалось.
БАСИНСКИЙ: Но, вы знаете, эти 10 дней, когда Толстой уходил, они ведь невероятно насыщены были: посещение Толстым Оптины, это очень сложный вопрос, его попытка встретиться со старцем Иосифом, почему они не встретились все-таки с ним.
ТИХОМИРОВ: Но это, видимо, уже совсем другая история.
БАСИНСКИЙ: Это отдельная история.
ЛАРСЕН: Друзья, невозможно, разумеется, в одном часе вместить всю историю, которую Павел Басинский расскажет в книге «Лев Толстой. Бегство из рая». Книга увидит свет в августе. Я правильно поняла?
БАСИНСКИЙ: Ну, надеюсь, да.
ЛАРСЕН: И мы очень тоже на это надеемся, потому что вы нас ужасно разбередили. Ой, как хочется прочесть это все до конца и узнать, как это было, с вашей точки зрения. Прямо какой-то детектив. Спасибо огромное. Всем до свидания. Счастливо! И берегите себя, будьте здоровы.
http://www.radiomayak.ru/tvp.html?id=225030&cid=
и рецензию Варвары Бабицкой // OpenSpace .30/08/2010
Варвара Бабицкая.
Басинский опытный журналист, и книга его не академическая биография, а именно что журналистское – чтобы не сказать желтоватое – расследование
«Бегство из рая» представляет собой подробную реконструкцию последних дней жизни Льва Толстого, которая перемежается изложением его биографии. Этот удачно найденный композиционный прием служит двоякой цели: во-первых, по мысли автора, бегство писателя из Ясной Поляны подготавливалось всей его сорокавосьмилетней семейной жизнью, и этот-то исподволь назревавший конфликт подобная структура отражает наилучшим образом. Во-вторых, ощущение неумолимо надвигающейся и в то же время оттягиваемой, как в кино, постоянными флешбэками развязки придает повествованию напряжение.
Басинский опытный журналист, и книга его не академическая биография, а именно что журналистское — чтобы не сказать желтоватое — расследование, рассчитанное, что называется, на широкую аудиторию. Отсюда нагнетание саспенса причудливыми версиями разных событий из жизни Толстого, которые биограф выдвигает и сам же немедленно опровергает; риторические вопросы; полемика с неназванными оппонентами; удивительная способность автора читать в сердцах, как в открытой книге, большое внимание к незначительным, но эффектным деталям. Вот, скажем, автор дотошно изучает железнодорожный указатель Брюля, которым пользовался Толстой, и последовательно отметает разные возможные маршруты бегства, чтобы прийти к выводу: «Именно неумолимые законы российских железных дорог, а вовсе не романтическая любовь к Кавказу, оказались главной, решающей причиной того, что Толстой бросился бежать не на запад и не на юг, а на юго-восток, через бескрайние донские степи. Поэтому так смешно и горько читать, что Толстой скончался “на богом забытой станции”. Астапово-то как раз не было “богом забытой станцией”. Это была крупная, узловая станция между Данковом и Раненбургом». — А, ну тогда совсем другое дело. Интересно, многие ли верили до сих пор, что писателем руководила в его последнем путешествии романтическая любовь к Кавказу. Из той же современной русской журналистики черпает Басинский и лексику: то Софья Андреевна «не пытается спустить на тормозах» семейный конфликт, то Чертков как корреспондент Толстого удостаивается «эксклюзива», то семью Толстых «глючит», то Чертков, завладевая дневниками писателя, «получал в руки компромат на жену Толстого».
Компромата на жену Толстого в «Бегстве из рая» хоть отбавляй — как, впрочем, и на всех обитателей Ясной Поляны. Книга сделана как густая компиляция огромного количества документов: дневников, воспоминаний, писем, между которыми мастерски вплетены авторские выводы. Басинский проделал большую работу, в том числе архивную — и нужно заметить, ему было же с чем работать. Лев Толстой был самой медийной фигурой своего времени. По свидетельству дочери писателя Александры Львовны, «Толстые были лишены того, чем так дорожит всякая семья — личной жизни. Они жили на виду у всех, под стеклянным колпаком». Начало этой жизни нараспашку положил сам Толстой, который с молодых лет вел дневник и давал его читать жене; затем жизнь Ясной Поляны была тщательно задокументирована чуть ли не всеми ее обитателями в дневниках и воспоминаниях, на основании которых было создано впоследствии не одно биографическое исследование. Думаю поэтому, что всякий, сколько-нибудь интересовавшийся этим вопросом, не найдет для себя в книжке Басинского ничего нового. Но этого и не надо, коль скоро «Бегство из рая» обладает энергией и увлекательностью бульварного — ну, романа не романа, — скажем, расследования.
Расхожим, как ему представляется, интеллигентским предрассудкам («Сильный Толстой ушел от слабой, не совпадавшей с ним в духовном развитии жены»; «Толстой ушел, чтобы умереть»; «Толстой ушел, чтобы слиться с народом») Басинский противопоставляет эдакий теплый психологический портрет в лучших традициях «Каравана историй», то есть историю гениального, но слабого человека, затравленного близкими. В общем, как в песне поется: «Жена его, Софья Толстая, / Обратно, любила поесть. / Она не ходила босая, / Спасая дворянскую честь. / Из этого в ихнем семействе / Был вечный и тяжкий разлад: /Его упрекали в злодействе — / Он не был ни в чем виноват».
Это частая проблема: биография писателя, в центре которой стоит не анализ его творчества, а семейные передряги, как правило, грешат желтизной. Но биографа Льва Толстого особенно подводит материал.
Думаю, каждый читатель Толстого переживал в свое время внутренний конфликт, пытаясь примирить в своем представлении Толстого-прозаика и Толстого-богоискателя. Хотя бы потому, что мы, простые души, обычно любим Толстого за «Войну и мир» и «Анну Каренину», а Толстой после своего душевного поворота отвергал ценность литературного труда — ну и потому, что мы не прощаем пророкам слабости и непоследовательности в исповедании того, что они проповедуют. Толстой же в своих предельно исповедальных дневниках первый дает читателю пищу для подобного осуждения. А Басинский, подкидывая в топку молве множество красноречивых фактиков, не умеет противопоставить им ничего, кроме превосходных степеней и восторженных эпитетов: духовный подвиг Толстого нам предлагается принимать на веру. ...
В своем анализе душевных движений яснополянских обитателей Басинский вообще не церемонится: у него Софья Андреевна не смогла принять «разумное решение», Чертков «вызывает омерзение». Не составляет исключения и сам Толстой — просто он, так сказать, и мал, и мерзок иначе: «Крекшинский дневник Толстого (с 5 по 18 сентября 1909 года) вызывает удивительные чувства. Он мудр, но как-то уж слишком по-детски мудр. На человека неподготовленного он и впрямь может произвести впечатление какого-то младенческого лепета». В этом месте хотелось бы разъяснения — что такое мудрый младенческий лепет и в чем заключается необходимая для понимания подготовка исследователя, кроме заведомой убежденности в том, что все вышедшее из-под пера Толстого не может не быть мудрым и гениальным.
«“Таня — прелесть наивности эгоизма и чутья... — записал Толстой в дневнике 1863 года, гениально выразив внутренний мир свояченицы. — Люблю и не боюсь”». Звучит так, будто Павел Басинский изучил внутренний мир Татьяны Кузминской вдоль и поперек и узнал наверное, гениально или не гениально выразил его Лев Толстой. Но положим все же, что автор просто похвалил удачное mot своего героя (таких у него была в самом деле пропасть; вот еще, например: «Ужасно люблю пьяненьких. Этакое добродушие и искренность!»), однако эта выдержка из дневника 63-го года приведена не просто так. Она призвана иллюстрировать идею о том, что «привычки и отношение к жизни [Кузминской] не совпадали с новыми убеждениями Толстого» — теми самыми убеждениями, о которых в шестьдесят третьем году еще речи не шло, тогда Толстой только женился и был увлечен литературой, охотой, хозяйством — в частности, как вспоминает та же Кузминская, строил винокуренный завод, вызывая нравственное осуждение жены и тестя, тогда как свояченица в полном мире и согласии ездила с ним на стройку. Но это не важно — у Басинского всякое лыко в строку.
На фоне этого мастерского владения искусством компиляции — следите за руками! — неочевидные авторские связки, неубедительные психологические догадки и подчас комичные обобщения проскальзывают незаметно. Вот Басинский пишет о Марии Николаевне, сестре писателя, описывая ее «тяжелый и капризный характер», неспособность нигде ужиться, своенравие и остроумие и заканчивая рассказ так: «В конце концов только в монастыре смогла найти покой и гармонию ее гордая и независимая натура». Если вчитаться — абсолютно бессмысленная фраза: нельзя придумать менее подходящего места для гордой и независимой натуры, чем монастырь, где Мария Николаевна, как пишет далее Басинский, не могла даже дать знаменитому брату свою коляску, не спросясь у настоятельницы. Или вот: «По традиции, заложенной отцом, дети Толстого не выходили замуж и не женились по денежному расчету». Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать? В описываемом 1888 году, право, не нужно было быть ни сыном богоискателя, ни сыном графа Толстого, чтобы жениться, на ком захочется. Или вот еще — о Софье Андреевне: «Она могла заключать любые договоры и подписывать любые юридические документы без согласия мужа. Интересно, что при этом она не могла без согласия мужа свободно передвигаться по России. И когда в 1886 году возникла необходимость поездки С.А. в Ялту к умиравшей там матери, Толстой должен был подписать жене еще одно удостоверение, что он разрешает ей “В течение сего 1886 года проживание во всех городах и местностях Российской Империи”». Автор приводит этот факт просто как курьез — более он ни за чем не нужен. Мы оценили архивное усердие исследователя, но помилуйте, что ж тут интересного? Замужняя дама в Российской Империи была вписана в паспорт мужа и не могла получить собственного без его согласия, это общеизвестно. Но мимо, мимо, мой читатель: вслед за биографом «не будем ханжами и зададим вопрос: а не были ли семейные конфликты связаны с физическим охлаждением уже стареющего мужчины к своей <...> далеко не юной подруге?»
Процитирую вслед за Павлом Басинским письмо, которое мне кажется ключевым для понимания главного изъяна новой биографии писателя. Толстой пишет Софье Андреевне в неотправленном письме (1885. Декабря 15—18. Москва): «...Мои же работы все, которые были не что иное, как моя жизнь, так мало интересовали и интересуют тебя, что так из любопытства, как литературное произведение прочтешь, когда попадется тебе; а дети, те даже и не интересуются читать. Вам кажется, что я сам по себе, а писанье мое само по себе. Писанье же мое есть весь я. В жизни я не мог выразить своих взглядов вполне, в жизни я делаю уступку необходимости сожития в семье; я живу и отрицаю в душе всю эту жизнь, и эту-то не мою жизнь вы считаете моей жизнью, а мою жизнь, выраженную в писании, вы считаете словами, не имеющими реальности».
Писания Толстого интересуют Басинского только как материал для почти детективного расследования отношений писателя с его близкими и внутренних мотивов его семейных конфликтов. Сочетание завлекающих приемов из желтоватой прессы с интонациями взволнованной интеллигентной барышни вопреки воле автора выставляет Толстого в комическом свете: если таким вот образом Басинский желал опровергнуть «набивший оскомину анекдот: “Ваше сиятельство, плуг подан к парадному. Изволите пахать?”» — то, взявшись написать портрет Толстого «самого по себе», он добился прямо противоположной цели. Широкому читателю, тому, чья предполагаемая антипатия к толстовству до сих пор основывалась на упомянутом анекдоте и, может быть, на эпилоге «Войны и мира», — этому-то читателю автор оказывает дурную услугу.
http://www.openspace.ru/literature/events/details/17621/
