Дневник 1910 года: июнь-август

1 июня1910 года
Опять день пропустил. Нынче 1 Июня.
Вчера был не в хорошем духе. Кажется, ничего плохого не было, хотя было много просителей. Писем мало. И к стыду моему, мне это неприятно. Опять все то же поправление и пьесы и предисловия. Опять поездка с Трубецким в Телятинки. Пропасть народа: Ге, Зося Стахович. Вечером они уехали. Димочка...
Нынче много спал и, кажется, недурно поправил. Трубецкой ездил со мной, и мне немножко подозрительна его лесть и неприятна. Сейчас вернулся и лягу спать. Что-то утром хорошее надо было записать. Забыл. Вечер 11, ложусь спать. Саша радует. Читал Чернышевского. Очень поучительна его развязность грубых осуждений людей, думающих не так, как он. Очень приятное, доброе чувство к Соне – хорошее, духовно-любовное. На душе хорошо, несмотря на бездеятельность.

3 июня
2 и 3 Июня.
2-го. Спал много и слабость. Но кое-как работал опять над двумя самыми противоположными вещами: предисловием – изложением моей веры – чем я живу, и глупой, пустой комедией. Немножко подвигается и то и другое. Ездил верхом с Трубецким, очень приятно по езде, но скучно от него и его лести. Обед. Недоброе чувство к Сереже, с которым недостаточно борюсь. Но зато очень хорошее чувство к Соне. Помогай Бог. Вечером приехала совсем дикая дама с нефтяным двигателем и упряжкой а l'anglaise и tout le tremblement*.
Нынче, 3-го, встал рано и сейчас же взялся за обе вещи и, не одеваясь, поправил. Ходил гулять. Очень устал. Еще немного позанялся обеими вещами, и записать:
1) Все никак не приучусь жить только для себя, только перед Ним, не думая о мнении людей. Не могу приучиться, потому что требования души перед Ним так переплелись с желанием, – во многом и совсем совпадают – одобрения людей, что никак не отделишь одного от другого. А как страшно нужно: какая слабость, тревога, неопределенность, когда думаешь о мнении людском, и какая свобода, спокойствие, всемогущество, когда живешь только для себя перед Ним!
Ездил с Душаном. Вечером хороший разговор с Николаевым. Все тоже чувство к Сереже, но борюсь.

4 июня
4 Июня. Встал рано. Очень хорошо обошелся с просителями, гулял. Потом письма. Одно серьезное по ответу на эпидемию писательства. Стал заниматься комедией и бросил с отвращением. Предисловие поправил порядочно. Вышел после работы усталый; и десяток баб, и я дурно вел себя, не с ними, а с милым, самоотверженным Душаном. Упрекнул его. Все стало противно.
Поехал с Душаном. Ездил хорошо. Вернулся и застал черкеса, приведшего Прокофия. Ужасно стало тяжело, прямо думал уйти.

5 июня
И теперь, нынче, 5 утром не считаю этого невозможным.
Пришла милая, милая Таничка. Я всхлипнул, говоря с ней. И этим я был гадок. Все я, я, мое удовольствие, а не моя работа. Потом отправился и Соне сказал, что все хорошо. И не имел против нее ни малейшего недоброго чувства. Помоги, Господи, и благодарю, Господи, не за то, что Ты мне помог, а за то, что я по Твоей воле такой, что могу простить, могу любить, могу радоваться этим. Обед. Клодт «Толстовка». Булгаков. И как обыкновенно, и то же к Сереже чувство, но я держался. Невыносимая самоуверенность. Поучительно. Как из-за этой самоуверенности люди лишают себя лучшего блага – любви. Записать:
1) Человеку говорят, чтобы он работал, а он говорит: я не хочу. А если вы говорите, что все должны работать, так пусть все эти богачи, которые ничего не делают, покажут мне пример. Они станут работать, и я стану, а без них не хочу.
2) В «Детскую мудрость», как нечаянно пирожное съел и не знал, что делать, и как научила покаяться.
3) Да, надо учиться любить, как учатся играть на скрипке. Но как быть, когда противен всем существом да еще самоуверен? Хочется презирать, но это противно любви. Избегать его? Да, но надо быть готовым полюбить. А для этого: 1) поискать хорошенько, нет ли в твоем отвращении чего-нибудь личного: оскорбленного самолюбия и т. п. 2) не позволять себе вспоминать и думать о нем недоброе.
4) Какая прелесть история Параши дурочки.
Нынче 5 И. Утро. Встал рано, слаб. Записал это. Помоги, помоги, Господи.
Очень был плох целый день. Ничего не работал и целый день сам себе жалок, хотелось, чтоб меня жалели, хотелось плакать, а сам всех осуждал, как капризный ребенок. Но все-таки держался. Одно, что за обедом сказал о том, что хочется умереть. И точно очень хочется, и не могу удержаться от этого желания. Вечером играл Гольденвейзер, хорошо, но я остался холоден. Ездил верхом и для Трубецкого сидел.

6 июня
Нынче 6 Июня. И опять то же состояние грусти, жалости к себе. Пошел в Заказ. Встретил малого, спрашивает, можно ли ходить, а то черкес бьет. И так тяжело стало! Хорошо очень думается, но все несвязно, растрепано. Поработал над предисловием. Над комедией не мог. От Черткова хорошее письмо. После завтрака пришли рабочие Пречистенских курсов. Очень хорошо с ними говорил. Потом Дима с Телятинскими. Пляска и опять хороший разговор с крестьянками. Вечером Гольденвейзер. С Сережей лучше. Лег поздно. Очень тяжело. Какое-то странное душевное состояние. Как-будто что-то в мозгу. И все та же слабость. Все хочется себя жалеть. Не хорошо.

7 июня
7 Июня. Дурно спал, очень мало. Поправлял предисловие. Потом сказал Софье Андреевне о черкесе, и опять волнение, раздражение. Очень тяжело. Все хочется плакать. Ездил верхом к поручику. Баба, мать убийцы. Написал письмо в газеты. Вечером Николаев. Очень бестолково спорил. Никитин.

10 июня
8, 9, 10 Июня. Два дня пропустил. Был нездоров и чрезвычайно слаб, особенно 8-го. Так просто, близко к смерти. 8-го ничего не делал, кроме пустых писем. Приехала девушка на костылях, как всегда, с неопределенными от меня требованиями. Неприятны мне были доктора, особенно Никитин с своей верой в свое суеверие и с своим желанием уверить в нем других. Написал очень плохо в газеты о невозможности помогать деньгами. Но не пошлю. Не надо. Был Орленев. Он ужасен. Одно тщеславие и самого низкого телесного разбора. Просто ужасен. Чертков верно сравнивает его с Сытиным. Очень может быть, что в обоих есть искра, даже наверно есть, но я не в силах видеть ее.
10-го было получше, мог заниматься опять предисловием и много читал о бехаизме с дурным чувством, обращенным на себя. Привязался этот дьявол. Все не могу отогнать. Но если и не могу отогнать, то знаю, что это не я, а дьявол. И то хорошо. Никуда не выходил. Кстати и холодно. Нынче, 10-го проснулся рано, но спал не дурно и чувствую себя гораздо более свежим – сказал бы, что совсем здоровым, если бы не болела голова. Теперь 8-й час утра.

12 июня
11, 12 Июня. Третьего дня опять поправлял предисловие. Ничего не было такого, что бы стоило помнить.
Ездил верхом с Булгаковым. Вчера тоже. Тяжелые отношения с двумя девицами – жалкими, но не подлежащими никакой помощи, а отнимающими время.
Решено ехать к Чертковым. Саша собралась, потом раздумала.
Отрадное. Нынче 12-го поехала и Саша. Боюсь за нее. Легко проехали. Сейчас 12 часов ночи. Пишу у Чертковых. Саша подле. Целый день ничего не делал. Записать есть многое. Да: утром ходил к девицам, но не освободился, и к Николаеву, чтобы загладить свой спор.

13 июня
13 Июня. Хорошо спал. Утром опять предисловие. Ходил утром и середь дня в Мещерское. Очень приятно. Саша и нездорова, и скучает, бедняжка. – Очень поразительно здесь в окрестностях – богатство земских устройств, приютов, больниц, и опять все та же нищета. Вечером опять поправлял Предисловие. На душе хорошо. Особенно действует на меня молитва благодарности – только благодарность за жизнь сейчас. Да, благодарю Того, То, что дало, дает мне жизнь и все ее благо, – разумеется, духовное, которым я все еще не умею пользоваться, но даже и за телесное, за всю эту красоту, и за любовь, за ласку, за радость общения. Только вспомнишь, что тебе дано ничем не заслуженное благо быть человеком, и сейчас все хорошо и радостно. Теперь 12 часов ночи.

14 июня
14 Июня. Уже в другой книге. Просил Черткова выписать из записной:
1)*
2) Сердце указывает, что любить, и поэтому, о чем думать, что изучать.
3) Зло есть только отступление от закона, а тоже и смерть.
4) О том, что будет после смерти, нам не дано знать; о том же, что уже есть благо, мы можем знать и знаем.
5) Как естественно, что просвещенные люди закрывают все тело, особенно женщины, оставляя открытым только то, на чем печать духовности – лицо. Оголение тела теперь признак падения. Должно бы быть и у мужчин.
6) В очень сильном, задушевном молитвенном настроении, хочется молиться. И пытаюсь молиться: помоги мне быть с Тобою, исполнить дело Твое, победить все дурное в себе. И все, что я ни думаю, все не то, все не нужно и сознаю, что просить не о чем, что все, чего я могу просить, все дано мне, все есть у меня. Могу одно: благодарить.
7) Соединять может только понимание того, что соединяет только одна религия – одно понимание жизни. Но религии такой нет – как церкви или Бехаисты, а только стремление к такой единой религии. Мешает единению, во-1-х, непонимание того, что в этом цель, а во-вторых, и главное, – понимание этого, но с предположением, что эта религия найдена, что она католицизм, Бехаизм.
Истинная религия есть прежде всего искание религии.
8) Встретил Эстонца приказчика, деловитого, трезвого, красивого человека, и в первый раз ясно понял значение «России» – Орда, заграбившая хороших, нравственно и умственно стоящих выше орды наций и теперь гордящаяся этим и всеми силами удерживающая покоренных. Как ни отвратительно самое дело, еще более отвратительно оправдание его, величаемое патриотизмом*.
14 Июня. 1910. Начинаю новую тетрадь у Чертковых. Ходил по полям. Занимался Предисловием. Посмотрел старый дневник. Уже 7 месяцев я вожусь все с одним этим. Неужели это все по пустякам? Письма. Мало интересных. Ходил в Лебучане к сумасшедшим. Один очень интересный. «Не украл, а взял». Я сказал: «На том свете». Он: «Свет один». Много выше этот сумасшедший многих людей, считающихся здоровыми. Спал. Обед. Вечером еще позанялся. Потом Чех с вопросами о педагогии. Хорошо говорили. Только стеснительно записывание. Ложусь спать.

15 июня
15 Июня. Ходил гулять, а потом ослабел и целый день почти ничего не делал: поправил Декабрь, попачкал Предисловие и читал «Записки лакея». Все больше и больше сознаю тщету писаний, всяких и особенно своего. А не сказать не могу.
Записать:
1) Воспитание зиждется на религиозном обучении, передачей детям в самом доступном, простом виде тех главных пониманий жизни и вытекающего из этого понимания руководства поведения, которые одни и те же выработаны во всем человечестве. И вот вместо этого детям внушают, именно внушают религиозное учение старое, извращенное, несогласное с другими учениями и такое, в которое сами обучающие ему – не верят. Относится это ко всем большим религиозным учениям: Браминизму, Еврейству, Буддизму, Таосизму, Христианству, Магометанству. Какое ужасное преступление!
2) Страшно сказать, но что же делать, если это так, а именно, что со всем желанием жить только для души, для Бога, перед многими и многими вопросами остаешься в сомнении, нерешительности. Одно спасение: не разрешая вопроса, в момент настоящего делать то, что сейчас для Бога, для души считаешь лучшим.
Думать, что можно жить безошибочно, безгрешно – большое и вредное заблуждение.

16 июня
16 Июня. Встал не рано, все та же слабость. Гулял, ласковый народ. Мне тяжело оттого, что Саше тяжело. На прогулке подошел молодой человек и сказал, что я угадываю о счастье, и он просит сказать ему. И еще женщина о том же и что муж пьет. Был вчера в очень дурном духе – видел все en noire*. И это хорошо. Прикидываешь к себе то, что видишь в других, когда они не в духе, и понимаешь их и не то, что прощаешь, а даже не осуждаешь. Ничего не хочется писать. Все написанное представляется, так не только ничтожно, но и плохо, что нет охоты. Оно и хорошо. Как незаметно и легко приближаюсь к смерти. И опять только благодарю. В три часа пошел в Мещерское к сумасшедшим, Чертков довез. Ходил по всем палатам. Не разобрался еще в своих впечатлениях, и потому ничего не пишу. И впечатления менее сильные, чем ожидал. – Немного занялся корректурой книжки: «Грехи, соблазны, суеверия». Очень хочется освободиться от этой работы. Саша лучше. Письма неинтересные. Читал Куприна. Очень талантлив. «Корь» не выдержано, но образность, яркая, правдивая, простая...
17 Июня Е. б. ж.

17 июня
Жив. Немного посвежее голова была нынче утром. Занимался, и Предисловием и книжечкой «Грехи».
Ездил с Чертковым в Троицкое. Видел приятный сон: собаки лизали меня, любя. Вечером пусто. Ложусь, 12-й час. Очень хорошо говорил с милой Сашей. Письмо от Сони. Надо написать ей. Много хочется писать. И равнодушен к возможности писания.

18 июня
18 Июня. Спал мало, но несмотря на то работал немного лучше. Справил три книжечки. Продиктовал плохое письмо в Белград и просмотрел еще и, надеюсь, в последний раз Предисловие. Ездил с Чертковым в Мещерское и Ивино, больные женщины. Приятный крестьянин писатель. И женщины бодрые. Особенно одна, совсем, как все. Потом из Троицкого приглашение на кинематограф. Спал, обед, вечером шахматы. Написал Соне. Записать нечего. Одно хорошее письмо.

19 июня
19 Июня. Долго спал и возбужден. Придумал важное изменение в Предисловии и кончил письмо в Славянский съезд. Теперь 2-й час. Записать:
1) Ужасно не единичное, бессвязное, личное, глупое безумие, а безумие общее, организованное, общественное, умное безумие нашего мира.
2) Паскаль говорил, что если бы сны были бы так же последовательны, как события бдящей жизни, мы бы не знали, что сон, что бдение. А я скажу, что если бы, что составляет безумие самого безумного человека, было бы безумием всеобщим, а безумие жизни всех было бы безумием только одного человека, мы бы не знали, что безумная, а что разумная жизнь.
3) Почти всякий предстоящий поступок, если серьезно подумать о нем, вызывает нерешительность. Решает дело то, что в момент настоящего нельзя не поступить. И потому драгоценна мысль – она готовит то или другое решение.
Ездил с Чертковым в Троицкое. Необыкновенное великолепие чистоты, простора, удобств. Были у 1) испытуемых мужчин. Там экспроприатор, защищавший насилие, старообрядец, приговоренный к смертной казни и потом 20 годам каторжных работ за убийство, потом отцеубийца. 2) беспокойные, 3) полуспокойные и 4) слабые. То же деление у женщин. Особенно тяжелое впечатление от женщин, испытуемых и беспокойных.
Дома известие, что Черткову «разрешено» быть в Телятинках во время приезда матери. Ванна. Песни – Саша.

20 июня
20 Июня. Встал бодрым. Поправил и «Славянам» и Предисловие. И написал «Детскую Мудрость». Хочу попытаться сознательно бороться с Соней добром, любовью. Издалека кажется возможным. Постараюсь и вблизи исполнить. Душевное состояние очень хорошее. Молитва благодарности уже не так действует. Теперь молитва всеобщей любви. Не то, что с тем, с кем схожусь, а со всеми, всем миром. И действует. И те молитвы: незаботы о людском суждении и о благодарности оставили осязательные, радостные следы. Теперь 1-ый час. Хочу еще попытаться написать Парашу.
Ездил в Мещерское на кинематограф. Скучно и очень глупо и нецелесообразно. Вечер много народа, милый Бутурлин.

21 июня
21 Июня. Сейчас пришел с гуляния. Хочется продиктовать Саше. А записать:
1) Нам дано одно, но зато неотъемлемое благо любви. Только люби, и все радость: и небо, и деревья, и люди, и даже сам. А мы ищем блага во всем, только не в любви. А это искание его в богатстве, власти, славе, исключительной любви – все это, мало того, что это не дает блага, но наверное лишает его.
Продиктовал свою встречу с Александром, как он сразу обещал не пить. Потом много занимался корректурами. Поправил три книжки – не дурно. Приехали Страхов, еще скопец. С скопцом много говорил, скорее слушал. Еще Беркенгейм. Не ходил гулять. Прочел вслух «О самоубийстве». Да еще и это поправил. Коротко заснул. Орленев читал Никитина. Мне чуждо. Поехали в Троицкое. Там великолепие роскоши, кинематограф. Саша болела головой. Да и мне и тяжело, и скучно было. Кинематограф гадость, фальшь.

22 июня
22 Июня. Встал рано. Немного мало спал. Посмотрим, что будет? во мне, а не вне меня. Помоги Бог. Да, вчера приходил за книжками милый Александр. Говорит: Матушке сказал. Она рада, благодарит. Почти ничего не работал: кончил книжечки. Заснул. Ездил с Чертковым в Лебучане. Там ходил на фабрику – проявление безумия. Дикий старообрядец. Врачи из Троицкого. Приехал Молочников. Вечером Страхов читал статью об идеале христианства. Хорошо. Ложусь спать. Телеграмма из Ясной – тяжело.
23 Июн. Е. б. ж.

23 июня
Жив. Теперь 7 часов утра. Вчера только что лег, еще не засыпал, телеграмма: «Умоляю приехать 23». Поеду и рад случаю делать свое дело. Помоги Бог.
Я. П. Нашел хуже, чем ожидал: истерика и раздражение. Нельзя описать. Держался не очень дурно, но и не хорошо, не мягко.

24 июня
24 Июня. Яс. Пол. Много записать нужно.
Встал, мало выспавшись. Ходил гулять. Ночью приходила Соня. Все не спит. Утром пришла ко мне. Все еще взволнована, но успокаивается.
1) Вышел на прогулку после мучительной беседы с Соней. Перед домом цветы, босоногие, здоровые девочки чистят. Потом ворочаются с сеном, с ягодами. Веселые, спокойные, здоровые. Хорошо бы написать две картинки.
Перечитал письма. Написал ответ о запое. Ничего особенного вечером. Успокоение.

25 июня
25 Июня. Рано встал. Писал о безумии и письма. – И вдруг Соня опять в том же раздраженном истерическом состоянии. Очень было тяжело. Ездил с ней в Овсянниково. Успокоилась. Я молчал, но не мог, не сумел быть добр и ласков. Вечером Гольденвейзер и Николаева, и Марья Александровна. Как-то нехорошо на душе. Чего-то стыдно. Ложусь спать, 12-ый час.

26 июня
26 Июня. Встал рано. Ходил, потерял шапку. Дома письма и только перечел «О сумасшествии» и начал писать, но не кончил. Поехал верхом, дождь. Вернулся домой. Соня опять возбуждена, и опять те же страдания обоих.
Помоги, Господи. Вот где место молитвы. 1) Только перед Богом. 2) Все дело сейчас. И не делаю. 3) Благодарю за испытание.

27 июня
27 Июня. Вчера говорила о переезде куда-то. Ночь не спал. Очень устал. Ходил гулять и думал все о том же. Есть обязанность перед Богом и людьми, которую должен исполнить в эти последние дни или часы жизни, и потому надо быть твердым. Fais ce que doit, advienne que pourra*.
Читаю «Психиатрию». Какая тупость и часто прямо глупо. Для того, чтобы объяснить сознание, говорится о субъективном и объективном, как будто слово «субъективно» есть что-нибудь другое, как только дурное название сознания. И так все. Записать:
1) Как смешно думать, что самое понятное и основа всего материя –вещество, тогда как материя-вещество есть только средство общения, разделенного в самом себе духовного начала (так у меня записано сначала). Надо бы прибавить: материя-вещество есть только, вместе с движением, средство общения, разделенного в самом себе, духовного начала.
2) Как нет резкого деления между сном и бдением, так нет и такого деления между разумной и безумной жизнью. Большее или меньшее приближение от сна к бдению и от безумной к разумной жизни определяется большим или меньшим пробуждением сознания, и потому возможности нравственного усилия.
3) Как человек, живущий не для себя, а для исполнения закона Бога, кроме последствий того благого дела, которые он видит, он совершает еще бесконечно важнейшие последствия, которых не видит. Как пчела, которая, собирая мед для семьи, оплодотворяет им растение, и те самые, которые не только ее породе, но и тысячам других пород нужны.
4) Гуляя, срываю чудные цветки и бросаю. Их так много. То же и с чудными духовными цветами жизни. Не ценим их потому, что их так много.
5) Три ежечасные молитвы: 1) хочу жить только для Тебя и перед Тобою и 2) жить сейчас, в настоящем, любовью и 3) благодарю за все, чего не заслужил и не стою. – Думал об этих молитвах, ходя по лесу, и заблудился, и стало жутко. И вспомнил молитвы. Да, с Тобою, и сейчас думаю только, чтобы быть с Тобою, и радуюсь и благодарю, что заблудился, и сейчас стало хорошо.
6) Сумасшедший мне все говорил: не украл, а взял. И он прав. Украл можно говорить о том, кто берет то, что принадлежит всем: землю и труд другого.
7) Сумасшествие всегда следствие неразумной и потому безнравственной жизни. Кажется верно, но надо проверить, обдумать.
8) Сумасшедшие всегда лучше, чем здоровые, достигают своих целей. Происходит это оттого, что для них нет никаких нравственных преград: ни стыда, ни правдивости, ни совести, ни даже страха.
9) Отдельные существа сознают себя отделенными тем, что нам представляется телом, веществом, немыслимым вне пространства и движения, немыслимым вне времени. (Не совсем уяснил.)

28 июня
28 Июня. Мало спал. С утра прекрасное настроение Сони. Просила не ехать. Но письмо от Черткова. Хорошее письмо Черткова. Но она все-таки возбуждена против него. Я поговорил с ним и пошел к Ясенкам вместо Козловки. Ахнул и побежал домой. Ехали хорошо. Не было лошадей, не отослали телеграмму. Ждали часа три. Приехали к Сереже. Неприятный рассказ газетчицы. Приятные разговоры с рабочими. У Сережи бездна народа и скучно, тяжело. Ходил к дьячку и говорил с бабами. Как мы можем жить среди этой ужасной, напряженной нужды? Записать:
1) Как странно, что люди стыдятся своей нечистоплотности, трусости, низкого звания, но гнева не только не стыдятся, но радуются сами на себя, подхлестывают себя, усиливают его, считая его чем-то хорошим.

30 июня
30 Июня, 10 г. Я. П. Приехали 29-го в Ясную. Ничего особенного дорогой. Приятно прощался с Таней. Вообще все впечатление очень хорошее. Софье Андреевне лучше. Сам не совсем здоров, хотя не пожалуюсь на дурное расположение духа. Слабость, болит голова. Утром получил французскую книгу «Закон насилия, закон любви» и несколько хороших писем. Читал с большим интересом и, признаюсь, одобрил. Полезно перечитывать, чтобы не повторяться в том, что пишешь. Надеюсь, что не будет повторения «О безумии», и вижу, что стоит это писать, но не знаю, суждено ли. Говорю о своих силах. Много днем спал, и все спать хочется. Три посетителя, все три очень интересные и важные. Первый Репин жалкий, очевидно потерявший умственную жизнь, но не могу смотреть на него, как на сумасшедшего, и вижу в нем такого же человека и брата, и рад за то, что это мне естественно.
Потом милый Сутковой, который очевидно стеснялся, чтобы не помешать, и хорошо поговорили, я с ним, он мало высказывался. Потом Чертков. Сильное волнение Софьи Андреевны, но вижу, что обойдется. Записать:
Кроме книги «Закон насилия, закон любви» получил брошюру француза Pollac'а «La politique de l'avenir prochain». Интересно читать, потому что, очевидно, ученый на уровне самой последней философской мысли, и поразительная неясность и неверность понимания. Довольно того, что три главные деятельности человеческой жизни это: удовлетворение чувства красоты – искусства, и удовлетворение запросов разума – наука, и под конец, между прочим – и нравственность. Чем более читал это, тем более почувствовал необходимость окончить «О безумии».
Записать. Конец Июня 1910.
Суеверие церкви состоит в том, что будто бы были и есть такие люди, которые, собравшись вместе и назвав себя церковью, могут раз навсегда и для всех людей решить о том, как надо понимать Бога и закон Его.
Суеверие науки подобное суеверию церкви в том, что будто бы те знания, которые приобретены теми немногими, освободившими себя от необходимого для жизни труда, суть те самые знания, называемые ими наукой, которые нужны для всех людей!
__________________________________________________________________
Говорят, что нельзя без вина при покупках, продажах, условиях, а пуще всего на праздниках, крестинах, свадьбах, похоронах. Казалось бы, для всякой продажи, покупки, условия – хорошенько подумать, обсудить надо, а не дожидаться спрыску, выпивки. Ну да это еще меньшее горе. А вот праздник. Праздник значит – ручному труду перерыв, отдых. Можно сойтись с близкими, с родными, с друзьями, побеседовать, повеселиться. Главное дело о душе подумать можно. И тут-то заместо беседы, веселья с друзьями, родными напиваются вином и вместо того, чтобы о душе подумать – сквернословие, часто ссоры, драки. А то крестины. Человек родился, надо подумать, как его хорошо воспитать. А чтобы хорошо воспитать, надо самому себя получшить, от плохого отвыкать, к хорошему приучать и тут вместо вино и пьянство. То же и еще хуже на свадьбах. Сошлись молодые люди в любви жить, детей растить. Надо, казалось бы, пример доброй жизни показать. Вместо этого опять вино. А уж глупее всего на похоронах. Ушел человек туда, откуда пришел, от Бога и к Богу. Казалось бы, когда о душе подумать, как не теперь, вернувшись с кладбища, где зарыто тело отца, матери, брата, который ушел туда, куда мы все идем и чего никто не минует. И что же вместо этого? Вино и все, что от него бывает. А мы говорим: нельзя не помянуть, так стариками заведено. Да ведь старики не понимали, что это дурно. А мы понимаем. А понимаем, так и бросать надо. А брось год, другой, да оглянись назад и увидишь, что первое дело, в год рублей 30, 50, а то и вся сотня дома осталась, второе, много глупых и скверных слов, а также и плохих дел осталось несказанными и не сделанными, в третьих, в семье и согласия, и любви больше, и четвертое, главное, у самого на душе много лучше станет.
В народе все растущая ненависть к угнетателям, к властям, но он сам служит угнетателям. Зачем он служит? А затем что соблазнен, обманут религиозным и научным обманом.
Суеверие зла. Зла нет. Жизнь благо. Если нет блага, то знай, что ты ошибся. И тебе дано время, чтобы исправить свою ошибку, чтобы иметь радость (высшее благо) исправлять свою ошибку. Только для того и есть время. Если же ты не исправишь свою ошибку, то она исправится помимо твоей воли – смертью. Да, жизнь благо. Зла нет! Есть только ошибки наши: общие и наши личные, и нам дана радость через время исправлять их. А в исправлении их величайшая радость.
Мы не подвинулись в религиозном понимании. Тот же анимизм, тот же фетишизм. Для того, чтобы понять это, человеку нужно только понять, какие в нем требования, привычки, и какие требования его человеческой природы: разума и любви, и проверить то, что стало привычными требованиями своей природы. И не требования разума и любви подчинять требованиям привычки, как это делается теперь, а напротив, на основании требований разума и любви проверять то, что привычно. И тогда... Только представь себе свободного от привычки человека в каком бы то ни было положении людей нашего общества, принадлежащего или к неимущему рабочему, или к так называемому высшему богатому сословию.., что бы увидал этот человек в том мире, в котором мы живем, не видя, не чувствуя, не понимая всего ужаса, всего безумия нашей жизни?

1 июля
1 Июля 10 г. Ясная Поляна. 1) Разделенное само от себя духовное начало сознает себя разделенным тем, что нам представляется телом. Сознает же оно свое разделение тем, что нам представляется движением. Тело нераздельно с пространством, а движение с временем.
2) Видел во сне, что говорил с Сережей и говорю следующее:
Мы живем тем, что ищем блага. Есть блага телесные: здоровье, похоти тела, богатство, половая любовь, слава, почести, власть. И все эти блага: 1) вне нашей власти, 2) всякую минуту могут оборваться смертью и 3) не могут быть благами для всех. И есть другое благо, духовное – любовь к людям, которое: 1) всегда в нашей власти, 2) не обрывается смертью – можно умирать любя – и 3) не только возможно для всех, но тем более радостно, чем больше людей живут ради этого блага.
Не совсем так видел во сне: короче и лучше. И во сне, когда кончил, сказал: докажи, что это неправда. Ведь нельзя. И Сережа, и все замолчали.
4) Удивительное дело, мы менее всего понимаем то, что лучше всего знаем, или: лучше всего знаем то, чего совсем не понимаем: свою душу, можно сказать, и Бога.

4 июля
4 Июля. Страшно сказать, три дня, если не 4, не писал. Вчера и нынче поправлял корректуры книжечек. Третьего дня, не помню, кажется, ничего не делал, кроме не важных писем. Софья Андреевна совсем успокоилась. Приехал Лева. Небольшой числитель, а знаменатель? Виделся с Лизаветой Ивановной Чертковой, и она была у нас. Очень приятна. Сгорела Марья Александровна. Думается, что это несчастный Репин поджог. Говорил с ним. Он совсем больной. Проявляется нелепо, но чувствую в нем человека. Были Сутковой и Картушин. Как всегда с ними что-то неполное, не до конца. Сейчас ночь 4-го. Постараюсь не пропускать дни, как эти последние. Чувствую себя слабым и плохим. И то хорошо.

5 июля
5 Июля. Пишу. 12-й час. Утром ходил, ничего не работал. Все слаб. Был у Черткова. Вечером Булыгин и Количка. С Левой немного легче. Соня очень опять взволновалась без причины. Помоги Господи, и помогает. Кое-что записать:
1) То, что дает нам жизнь, то, что мы знаем в себе ограниченным телом и потому несовершенным, мы называем душою; то же, ничем неограниченное и потому совершенное, мы называем Богом.
Жизнь есть стремление к соединению с тем, от чего она отделена: с другими душами и с Богом – с Его совершенством.

6 июля
6 Июля. Встал рано. Все нездоровится. Простился с Марьей Александровной. Соня ходила купаться. Я говорил с ней – недурно. Не мог заниматься – слаб. Соня ездила к Звегинцевой. Жалко. Вечером Сутковой. Хороший разговор с ним. Лева больше, чем чужд. Держусь. Записывать нечего. Ложусь 12.
7 Июля. Е. б. ж.

7 июля
Жив, но дурной день. Дурной тем, что все не бодр, не работаю. Даже корректуру не поправил. Поехал верхом к Черткову. Вернувшись домой, застал Софью Андреевну в раздражении, никак не мог успокоить. Вечером читал. Поздно приехал Гольденвейзер и Чертков. Соня с ним объяснялась и не успокоилась. Но вечером поздно очень хорошо с ней поговорил. Ночь почти не спал.

8 июля
Сегодня 8 июля. Немного бодрее и хорошо думалось о необходимости молчания и неуклонного делания своего дела. Ездил с Булгаковым к Марье Александровне. На душе хорошо. Саша и хворает и мрачна. Теперь 5 часов. Ложусь. Обед спокойно. Вечер читал. Все лучше и лучше. Вечером Гольденвейзер и Чертков. Хорошо. Разговор с Сутковым. Он хочет верить в то, что можно не верить. Ложусь, 12-й час. Милый рассказ Mille, «Repos hebdomadaire».

9 июля
9 Июля. Долго спал. С удовольствием после писал, занимался корректурой первых пяти книжек. Ездил с Львом. Держусь. Вернулся мокрый. Волнение. После обеда Николаев, Гольденвейзер, Чертков. Тяжело. Держусь.

10 июля
10 Июля. Проснулся в 5. Встал, но почувствовал себя слабым и лег опять. В 9 пошел на деревню. К Копылову. Дал денег. Очень просто и недурно. Прошел мимо Николаева. Он вышел, и опять разговор о справедливости. Я сказал ему, что понятие справедливости искусственно и не нужно христианину. Черту эту нельзя провести в действительности. Она фантастическая и совершенно не нужна христианину.
Дома написал длинное письмо рабочему в ответ на его возражение об «Единственном Средстве». Ездил верхом с Чертковым. Он говорил о непротивлении – странно. Лег спать. Проснулся – Давыдов, Количка и Саломон. Читал Саломона (см. прим.) пустую, напыщенную статью «Retour de l'enfant prodigue» и прелестный рассказ Милля. Потом пришли проститься Сутковой и Картушин. Очень они мне милы. Записать:
1) В вере можно разувериться. Кроме того, веры могут быть две противоположные. Правда, в верах более внешнего проявления, чем в сознании, но зато веры шатки и противоречивы, а сознание одно и неизменно.
Сейчас разговор опять о Черткове. Я отклонил спокойно.
11 Июля. Е. б. ж.

11 июля
1) В первый раз ясно понял все значение смирения для жизни, для свободы, радости в ней.
2) Я плох и плохо прожил, не умел и не осилил устроить жизнь хорошо. Но, если ясно понял так, как, мне кажется, другие не понимают, не зло – ошибки жизни, как же мне, хоть в уплату за свою дурную жизнь не сказать этого. Может быть кому-нибудь и пригодится.
3) Я не ожидал того, что, когда тебя ударят по одной, и ты подставишь другую, что бьющий опомнится, перестанет бить, и поймет значение твоего поступка. Нет, он напротив того, и подумает, и скажет: вот как хорошо, что я побил его. Теперь уж по его терпению ясно, что он чувствует свою вину и все мое превосходство перед ним.
Но знаю, что несмотря на это, все-таки лучшее для себя и для всех, что ты можешь сделать, когда тебя бьют по одной щеке – это то, чтобы подставить другую. В этом «радость совершенная». Только исполни. И тогда за то, что кажется горем, можно только благодарить.
11 Июля. Жив еле-еле. Ужасная ночь. До 4 часов. И ужаснее всего был Лев Львович. Он меня ругал, как мальчишку, и приказывал идти в сад за Софьей Андреевной. Утром приехал Сергей. Ничего не работал – кроме книжечки: «Праздность». Ходил, ездил. Не могу спокойно видеть Льва. Еще плох я. Соня, бедная, успокоилась. Жестокая и тяжелая болезнь. Помоги, Господи, с любовью нести. Пока несу кое-как. Иван Иванович, с ним о делах.
Теперь 11 часов. Ложусь.

12 июля
12 Июля. Все то же. Странный эпизод с Чертковым. По ошибке Фили его позвали, и опять взволновалась Софья Андреевна. Но прошло хорошо. Она, бедная, очень страдает, и мне не нужно усилия, чтобы любя, жалеть ее. Ездил с Душаном. Вечером проводы Саломона. И лег, не дожидаясь Сухотиных. Приезжал Чертков. Я отдал ему письмо.

13 июля
Нынче 13-ое. Сухотины. Писал книжку. Ездил с Михаилом Сергеевичем и Гольденвейзером. Соня все очень слаба. Не ест. Но держится. Помоги Бог и ей и мне. Записал в книжку.

14 июля
14 Ил. Очень тяжелая ночь. С утра начал писать ей письмо и написал. Пришел к ней. Она требует того самого, что я обещаю и даю. Не знаю, хорошо ли, не слишком ли слабо, уступчиво. Но я не мог иначе сделать. Поехали за дневниками. Она все в том же раздраженном состоянии, не ест, не пьет. Занимался книжками, сделал три. Потом ездил в Рудаково. Не могу быть добр и ласков с Львом, и он ничего не понимает и не чувствует. Привезла Саша дневники. Ездила два раза. И Соня успокоилась, благодарила меня. Кажется, хорошо. От Бати тронувшее меня письмо. Ложусь спать. Все не совсем здоров и слаб. На душе хорошо.
15 Ил. е. б. ж.

15 июля
Жив, но тяжело. Утром опять волнение о том, что я убегу, что ключ от дневников дать ей. Я сказал, что сказанного не изменю. Было очень, очень тяжело. Перед этим кончил корректуры книжек. Осталась часть одной. Ездил с Душаном. Вечером Американец и Чертков, и Гольденвейзер, и Николаев. Соня спокойна, но чувствуется, что на волоске. Ложусь спать. Кое-что записать – после.

16 июля
16 Ил. Жив, но плох телом. Душой бодрюсь. Милый Миша Сухотин уехал и Таня. Потом и Соня. Она спала, но все угрожающа. Ходил гулять. Хорошо молился. Понял свой грех относительно Льва: не оскорбляться, а надо любить. Какая нелепость: равнять и, чтоб одно могло перевешивать другое: оскорбление и любовь – не любовь к Ивану, к Петру, а любовь, как жизнь в Боге, с Богом, Богом. Хочу поговорить с ним. Американец – пишет, сочиняет и кажется пустое. Вернувшись с прогулки, наткнулся на него, потом учитель из Вятки с женою. Тоже пишет. Но очень милый. Поговорил с ним. Окончил последнюю корректуру. Хотел взяться за «О безумии», но не был в силах. Сейчас надо записать из книжки:
1) Мы живем безумной жизнью, знаем в глубине души, что живем безумно, но продолжаем по привычке, по инерции жить ею, или не хотим, или не можем, или то и другое, изменить ее.
2) Записано так: Нынче 13-ое июля, во-1-х, освободился от чувства оскорбления и недоброжелательства к Льву, и 2-е, главное, от жалости к себе. Мне надо только благодарить Бога за мягкость наказания, которое я несу за все грехи моей молодости и главный грех половой нечистоты при брачном соединении с чистой девушкой. Поделом тебе, пакостный развратник. Можно только быть благодарным за мягкость наказания. И как много легче нести наказание, когда знаешь за что. Не чувствуешь тяготы. Ездил с Булгаковым верхом далеко. Устал. Сон, обед. Гольденвейзер, Чертков. Тяжелое настроение. Софья Андреевна не дурна. Гольденвейзер прекрасно играл. Гроза.

17 июля
17 Июля. Мало спал. Проводил милую Танечку. Ходил гулять. Вернувшись, ничего не мог делать. Читал письма и Паскаля. С Львом вчера разговор, и нынче он объяснил мне, что я виноват. Надо молчать и стараться не иметь недоброго чувства. Саша уехала в Тулу. Теперь 12 часов. Очень, очень слаб, ничего не работал. Читал чудного Паскаля. Потом ездил к Черткову. Довольно хорошо обошлось. Вечер и обед скучно. Гольденвейзер. Посидел у Саши приятно.
18 Июл. Е. б. ж.

18 июля
Жив, но плох. Все та же слабость. Ничего не работаю, кроме ничтожных писем и чтения Паскаля. Софья Андреевна опять взволнована. «Я изменил ей и оттого скрываю дневники». И потом жалеет, что мучает меня. Неукротимая ненависть к Черткову. К Леве чувствую непреодолимое отдаление. И скажу ему, постараюсь любя, son fait* его поведения.
Был господин писатель тяжелый. Ездил в Тихвинское. Очень устал. Вечером были Гольденвейзер и Чертков, и Софья Андреевна готова была выйти из себя. Ложусь спать.

19 июля
19 Июля. Спал порядочно, но очень слаб, перебои. Писал ядовитую статью в Конгресс мира, письма. Софья Андреевна с утра лучше, но к вечеру с приездом докторов хуже. Саша телом нехороша: и кашляет, и насморк. Больше писать нечего. Ложусь, 12-й час. Записать важное о девушках. Да, ездил к милым людям в Овсянниково.

20 июля
20 Июля. Очень дурно себя чувствую. Сидел на лавочке в елочках, писал письмо Черткову. Пришли доктора. Россолимо поразительно глуп по-ученому, безнадежно. Потом поправлял добавление в конгресс. Очень мрачно. Ничего не проявил, но дурно, что недоволен. Ездил с Филей по Засеке верхом. Поспал и записываю:
1) Идет в душе не перестающая борьба о Леве: простить или отплатить жестким, ядовитым словом? Начинаю яснее слышать голос добра. Нужно, как Франциск, испытать радость совершенную, признав упреки дворника заслуженными. Да, надо.
2) Как легко выместить делом, словом, и как трудно простить, но зато какая радость, если осилишь. Надо добиваться.
3) Вера, то, чему верят, есть не что иное, как суеверие. Люди предпочитают веру сознанию, потому что вера тверже и легче, так же тверда и легка, как следование обычаю, и легко переходит в привычку, но сама вера всегда не тверда, шатка и не вызывает движения духовной жизни. Она всегда неподвижна и задорна, вызывает желание обращения других, как и не может быть иначе, так как основывается на общественном мнении, а чем больше людей разделяет веру, тем она тверже. Вера есть дело мирское, удобное условие для телесной жизни. Сознание Бога – дело души, неизбежное условие разумной, хорошей жизни. Вера всегда stationaire, сознание всегда движется. Для «верующих» движение жизни совершается в области телесной, для сознающих в области духовной.
4) Не могу в душе простить Веру за ее падение. И ясно понял сейчас всю жестокость, несправедливость этого. Стоит только вспомнить свое мужское половое прошедшее. Да, ни на чем так не видно, что общественное мнение устанавливалось не женщинами, а мужчинами. А женщина уже потому меньше, чем мужчина, подлежит осуждению, что она несет всю великую тяжесть последствий своего греха – роды, позор; мужчина же ничего. «Не пойман, не вор». Павшая женщина или родившая девушка, В., опозорена перед всем миром, или прямо вступает в класс презренных существ, б-ей. Мужчина же чист и прав, если только не заразился. Хорошо бы выяснить это.

21 июля
21 июля, 10 г. Я. П.
1) Вы спрашиваете, как понимать такие и такие слова Евангелия, Откровения, или Библии, находя в таких словах или противоречивое, или неясное, или просто нелепое. На это ваше недоумение отвечаю следующее: Читать надо Евангелие и все книги, признаваемые Св. Писанием, точно так же обсуживая их содержание, как мы обсуживаем содержание всех тех книг, которые читаем, и потому, встречая противоречивое, неясное, или нелепое, не отыскивать разъяснений, а прямо откидывать все таковое, приписывая важность и значение только тому, что согласно с здравым смыслом и, главное, нашей совестью. Только при таком отношении к так называемому Священному Писанию, чтение его и, в особенности, Евангелия может быть полезно.
2) Наука – это богадельня, или скорее поприще успеха среди толпы, открытое для всех самых умственно и нравственно тупых людей. Занимаясь наукой, он может не сознавать того, что он делает, считая букашечки или перечисляя книги, и, выписывая из них, что подходит под избранную тему, может или ничего не думать или выдумывать в том безжизненном, никому ни на что не нужном соображении какую-нибудь теорию и быть вполне уверенным, что он делает самое важное на свете дело.
3) 1) Тип ученого, 2) тип честолюбца, 3) корыстолюбца, 4) верующего консерватора, 5) тип кутилы, 6) разбойника, в принятых пределах, 7) в непринятых, 8) правдивого человека, но в обмане, 9) славолюбца писателя, 10) социалиста революционера, 11) ухаря, весельчака, 12) христианина полного, 13) борющегося, 14) ... Нет конца этим чувствуемым мною типам.
21 Июля. Все так же слаб и то же недоброе чувство к Льву. Записал о характерах. Надо попытаться. Ничего не работал. Ездил хорошо с Булгаковым. Обед. Читал «Вестник Европы». Гольденвейзер, Чертков. Опять припадок у Софьи Андреевны. Тяжело. Но не жалуюсь и не жалею себя. Ложусь спать. От Тани милое письмо о Франциске.

22 июля
22 Июля. Очень мало спал. Ничего не работал. Заснул до завтрака. Ездил с Гольденвейзером. Писал в лесу. Хорошо. Дома опять раздражение, волнение. За обедом еще хуже. Я взял на себя и позвал гулять, и успокоил. Был Чертков. Натянуто, мучительно, тяжело. Терпи, казак. Читаю Лабрюйера.

23 июля
23 Июля. Очень тяжело, очень нездоров, но нездоровье ничто в сравнении с душевным состоянием. Ну, да что. Je m'entends*. Что-то в животе, не мог устоять против просьбы лечения. Принял слабительное. Не действует. Справил письма и целый день лежал. Миша с женой и детьми. Ольга с детьми и Лев. Помоги, Господи, поступать, как Ты постановил, но, кажется, я врежý и себе, и ей уступчивостью. Хочу попытать иной прием.

24 июля
24 Июля. Опять то же и в смысле здоровья и в отношении к Софье Андреевне. Здоровье немного лучше. Но зато с Софьей Андреевной хуже. Вчера вечером она не отходила от меня и Черткова, чтобы не дать нам возможности говорить только вдвоем. Нынче опять то же. Но я встал и спросил его: согласен ли он с тем, что я написал ему? Она услыхала и спрашивала: о чем я говорил. Я сказал, что не хочу отвечать. И она ушла взволнованная и раздраженная. Я ничего не могу. Мне самому невыносимо тяжело. Ничего не делаю. Письма ничтожные, и читаю всякие пустяки. Ложусь спать и нездоровым, и беспокойным.

25 июля
25. Соня всю ночь не спала. Решила уехать и уехала в Тулу, там свиделась с Андреем и вернулась совсем хорошая, но страшно измученная. Я все нездоров, но несколько лучше. Ничего не работал и не пытался. Говорил с Львом. Тщетно. Ложусь спокойным, потому что, благодаря Бога, любовный. Тут ночует хороший Гольденвейзер.
26 Июля Е . б . ж.

26 июля
Жив, но грустно, хотя здоровье немного лучше, и занимался: «О Безумии». Письма. Не могу – привыкнуть к необходимости вечной осторожности. Пишу и то с опасением. Ездил верхом. Сыновья, Андрей и Лев, очень тяжелы, хотя разнообразно каждый по-своему. Ложусь спать. Записать:
1) Есть один вечный, человеческий закон любви, а суеверы науки, наследуя зверей, нашли закон борьбы и приложили его к человеческой жизни. Какое безумие!
________________________________________________________________
Писал коротенькое письмо Черткову, и хорошее от него. Согласен с ним.

27 июля
27 Июля. Опять все то же. Но только как будто затишье перед грозой – Андрей приходил спрашивать: есть ли бумага? Я сказал, что не желаю отвечать. Очень тяжело. Я не верю тому, чтобы они желали только денег. Это ужасно. Но для меня только хорошо. Ложусь спать. Приехал Сережа.
Письмо от Тани – зовет, и Михаила Сергеевича. Завтра посмотрю.
1) История наказания есть постоянная его отмена. Иеринг.
2) Спасаясь от разбойников случайных, признаваемых разбойниками, мы отдаемся в руки разбойников постоянных, организованных, признаваемых благодетелями, отдаемся в руки правительств.
3) Человек сознает себя Богом и он прав, потому что Бог есть в нем. Сознает себя свиньей, и он тоже прав, потому что свинья есть в нем. Но он жестоко ошибается, когда сознает свою свинью Богом.
4) Старушка говорит, что мир и человека сотворил Батюшка Царь Небесный, а ученый профессор, что происхождение человека есть результат борьбы видов за существование и что мир есть тоже продукт эволюции.
Разница между этими двумя воззрениями, и явно в пользу старушки, та, что старушка своими словами о творчестве Батюшки Царя Небесного явно признает, как в происхождении человека – его души, так и в происхождении мира, нечто непонятное, недоступное уму человеческому; ученый же профессор хочет своими крошечными наблюдениями и выводами из них, хочет прикрыть то основное, непонятное и недоступное, что должно быть признано и отделено от доступного и понятного для того, чтобы это доступное и понятное было действительно доступно и понятно.
5) Мы не признаем закон любви, свойственный человеку, открытый нам всеми величайшими мудрецами мира и сознаваемый нами в нашей душе, потому что мы не видим его на вещественных явлениях мира, а видим, видим в вещественном мире закон борьбы, свойственный животным, и потому признаем закон борьбы, приписывая его человеку. Какое ужасное и грубое заблуждение! А оно-то считается миросозерцанием, свойственным самым просвещенным людям.
6) Хорошо спросить себя: что, согласишься ли ты, делая то, что ты считаешь делом Божьим – своим назначением, не говоря уже о личном счастье, согласишься ли быть всеми осуждаемым и презренным? Хорошо спросить себя и ответить: да, но к счастью, такого положения, при котором человек, делая дело Божие, не нашел бы ни в ком сочувствия, такого положения никогда не было и не может быть.

28 июля
28 Июля. Все то же нездоровье – печень и нет умственной деятельности. Дома спокойно. Приехала Зося. Ездил с Душаном, Сережа тут был. Слава Богу, все было преувеличено. Да, у меня нет уже дневника, откровенного, простого дневника. Надо завести.

29 июля
29 Июля. Поша приезжает, я рад. Все ничего не работаю. На душе не дурно. Хороший юноша Борисов был. Ездил с Душаном. Сыновья, очень тяжело. Написал Черткову письмецо. Зося приятна своей художественной, литературной чуткостью. Письма мало интересные. Винт вечером. И хороший разговор с Николаевым. Думал хорошо о том, как надо отучать себя от мысли о будущем и еще о том – не помню.

30 июля
30 Июля. Здоровье немного лучше, много спал. Очень интересные письма. Ничего не делал, кроме писем. Ездил к Ивану Ивановичу, отдал корректуры. Дома обед. Поша с детьми, Гольденвейзер. С сыновьями так же чуждо. Думал хорошо о необходимости молчания. Буду стараться. Ложусь спать, проводив Зосю. Софья Андреевна огорчилась оттого, что не пригласили ее играть. Я ничего не говорил. Так и надо.

31 июля
31 Июля. Все не бодр, особенно умственно. Ничего не пишу – тем лучше. Письма неинтересные. Софья Андреевна хорошо говорила о вчерашнем, признавая свою чрезмерную чувствительность. Очень хорошо. Я ездил с Душаном. После обеда хотел читать, приехали Лодыжинские и много говорили, и я много говорил лишнего. Получил письмо от Черткова и ответил ему несколько слов. Все хорошо. Ложусь спать.
1 Авг. Е. б. ж.

1 августа
Жив, но плох. Письма плохо отвечал. Корректуры от Ивана Ивановича плохи. Ездил в Овсянниково. Вялость ума и уныние. Довольно хорошо молчу. Саша опять слабеет здоровьем. Записать есть кое-что. После.

2 августа
2 Авг. Все так же тяжело на душе, и та же вялость. Ходил утром много. Мало писем. Поправлял корректуры слабо. От Тани письмо прекрасное. Она бедняжка за меня страдает. Ездил за рожью. Софья Андреевна выехала проверять. Вот кто страдает. И я не могу не жалеть, как ни мучительно мне. С Пошей хорошо говорил вечером. Сейчас ложусь.
3 Авг. Е. б. ж.

3 августа
Жив, тоскливо. Но лучше работал над корректурами. Чудное место Паскаля. Не мог не умиляться до слез, читая его и сознавая свое полное единение с этим, умершим сотни лет тому назад, человеком. Каких еще чудес, когда живешь этим чудом?!
Ездил в Колпну с Гольденвейзером. Вечером тяжелая сцена, я сильно взволновался. Ничего не сделал, но чувствовал такой прилив к сердцу, что не только жутко, но больно стало.

4 августа
4 Авг. Все не записываю мысли. День прошел смирно. Много посетителей пустых. Слаб телесно и на душе не хорошо, не добро.
5 Авг. Е. б. ж.

5 августа
Записать: 1) Привычка – великое дело. Привычка делает то, что те поступки, которые прежде всякий раз требовали усилия, борьбы духовного с животным, уже перестают требовать усилия и внимания, которые могут быть употреблены на следующие в работе дела. Это – известка, которая скрепляет положенные камни так, что на них можно класть новые. Но та же благодетельная сторона привычки может быть причиною безнравственности, когда борьба была решена в пользу животного: есть людей, казнить, воевать, владеть землей, пользоваться проституцией и т. п.
2) Да, вера, суеверия, фанатизм дают большую силу самоотречения в жизни, но происходит это оттого, что устанавливается одно, главное, даже единственное, большею частью возможное дело жизни, дающее исполнение всего закона жизни: исполнение церковных законов, оскопление, самосожигание, уничтожение неверных и т. п. – Без веры суеверия, для исполнения закона Бога нужно не для чего либо одного, определенного, а для решения всех самых важных вопросов жизни, на основании общего закона Бога: – любви. И такая деятельность не дает таких ярких проявлений, как первая.
3) Чем больше самоотречения, тем труднее удержаться в смирении, и наоборот.
4) 1 Ав. Слова умирающего особенно значительны. Но ведь мы умираем всегда и особенно явно в старости. Пусть же помнит старик, что слова его могут быть особенно значительны.
5) «Он бросился на колени, плакал, причитал, просил Бога научить спасти его, но в глубине души чувствовал, что это все вздор и никто не спасет его».
6) Какая ужасная или, скорее, удивительная дерзость или безумие тех миссионеров, которые, чтобы цивилизовать, просветить «диких», учат их своей церковной вере.
7) То, что мы называем миром, слагается из двух частей: из сознания и того, что сознается. Не было бы сознания, не было бы мира, но нельзя сказать, что не было бы мира, не было бы сознания. (Так ли?)
8) Часто на словах говоришь, что с человеком нельзя говорить о вещах, недоступных ему, но на деле не удерживаешься и часто совершенно бесполезно тратишь слова и раздражаешься за то, что тебя не понимает тот, кто не может понять.
9) Жизнь вся эгоистическая есть жизнь неразумная, животная. Такова жизнь детей и животных, не плодящихся. Но жизнь вся эгоистическая для человека взрослого, обладающего разумом, есть противоестественное состояние – сумасшествие. Таково положение многих женщин, живших с детства законно эгоистической жизнью, потом эгоизм семейной животной любовью, потом эгоистической супружеской любовью, потом материнством и потом, лишившись семейной, внеэгоистической жизни: детей, остаются с рассудком, но без любви всеобщей, в положении ж и в о т н о г о. Положение это ужасно и очень обыкновенно.
10) Ты хочешь служить другим, работник хочет работать. Но для того, чтобы с пользой работать, нужно иметь орудие, и мало того – иметь, надо, чтобы орудие было хорошо. Что же ты с своими свойствами, характером, привычками, знаниями – представляешь ли ты из себя хорошее орудие для служения людям? Служить надо тебе не людям, но Богу, и служение Ему – ясно, определенно. Оно в том, чтобы ты увеличивал в себе любовь. Увеличивая же в себе любовь, ты не можешь не служить людям, и будешь служить так, как это нужно и тебе, и людям, и Богу.
11) Несчастен не тот, кому делают больно, а тот, кто хочет сделать больно другому.
12) Всякий человек всегда находится в процессе роста, и потому нельзя отвергать его. Но есть люди до такой степени чуждые, далекие в том состоянии, в котором они находятся, что с ними нельзя обращаться иначе, как так, как обращаешься с детьми – любя, уважая, оберегая, но не становясь с ними на одну доску, не требуя от них понимания того, чего они лишены. Одно затрудняет в таком обращении с ними – это то, что вместо любознательности, искренности детей, у этих детей равнодушие, отрицание того, чего они не понимают и, главное, самая тяжелая самоуверенность.
5 Авг. Чувствую себя свежее, но суета не дает работать. Да и не надо. Поправил письмо священнику. Письма мало интересные. Американец globe trotter*. Ездил с Душаном. Софья Андреевна слаба, нервна. Был Фокин. Продолжаю сомневаться. His holiness хочет приехать. Не знаю, как решить. Радуюсь тому, что утром хорошо молился с сознанием любви ко всем. Ложусь.
6 Авг. Е. б. ж.

6 августа
Жив. Ходил по елочкам. Прочел и написал письма. Думал писать о безумии. Не захотелось. Лежа пришла важная мысль – забыл. Приехал Короленко. Очень приятный, умный и хорошо говорящий человек. А все-таки тяжело говорить, говорить.

7 августа
7 Августа. Унылое состояние. Попытался писать «О Безумии». Ничего не могу. Короленко пригласил походить со мной утром и хорошо поговорили. Он умен, но под суеверием науки. Потом ездил верхом. Измок. Сушился у Сухининых. Дома Гольденвейзер, и тяжело. Саше дать выписать:
1) Редко встречал человека более меня одаренного всеми пороками: сластолюбием, корыстолюбием, злостью, тщеславием и, главное, себялюбием. Благодарю Бога за то, что я знаю это, видел и вижу в себе всю эту мерзость и все-таки борюсь с нею. Этим и объясняется успех моих писаний.
2) И одурение это особенно сильно и неизлечимо потому, что люди не видят, не хотят, не могут видеть его. А не хотят, не могут видеть, потому что вполне довольны собой, своим положением. Мы в эволюции, в прогрессе. У нас аэропланы, у нас подводные лодки... Чего же еще? Вот дай срок, и все будет прекрасно. И в самом деле, нельзя не восхищаться немыслящим людям аэропланами и т. п... К чему-нибудь, да появились они. А появились они, потому что 0,99 рабов делают то, что велят 0,01 и, правда, что делаются чудеса. И люди верят, что чудеса эти нужны, и потому не могут, не хотят изменять жизнь, производящую эти чудеса. Чудеса поддерживают дурную жизнь. Дурная жизнь производит чудеса. Разве можно улучшить жизнь, продолжая жить дурно. Одно нужно: поставить на первое место нравственные требования, а поставь на первое место нравственные требования, и тотчас же уничтожатся аэропланы и...
3) Масарик писал: Дело не в том, что нет религии, а есть глупая, ложная религия. Религия прогресса. И пока она не уничтожится – нет исправления. Вера в эволюцию, а потому «служить». Получаю письма. Самоуверенность общая, здесь самоуверенность частная. Служить тому, что знаем и чего хотим. Религия же истинная в том, чтобы служить тому, чего мы не знаем, а мы хотим служить, как мы хотим и как служим, и что дальше, то все хуже, но говорим: Пройдет! Нам нужна вера в эволюцию.
4) Трудно себе представить тот переворот, который произойдет во всей вещественной жизни людей, если люди не то что станут жить по любви, но только перестанут жить злобной, животной жизнью.
5) Если уже говорить о Боге Творце, то Бог, сотворивший по их понятию человека, не могущего понимать иначе, как при ограничении пространства и времени, этот Бог, по их понятию, находится тоже в пространстве и времени, т. е. вездесущ (пространство), вечен (время). Очень хорошо.
6) Сначала кажется, что жить только перед Богом не твердо, мало, искусственно, неестественно. А только попытайся жить так и увидишь, как легко, и твердо, и естественно. Ведь все так.
Не для того ли и дана человеку жизнь во времени, чтобы он мог утвердить себя в жизни в Боге?
Разве не то же самое, когда люди живут только перед людьми: политические деятели, ученые, художники. Как ни пусты все эти деятельности, как ни сомнительны все их результаты, люди отдают им всю жизнь. То как же не отдать всю свою жизнь на деятельность для души, всегда плодотворную, всегда свободную и всегда вознаграждаемую?

8 августа
8 Авг. Только встал, выбежала Софья Андреевна, не спавшая всю ночь, взволнованная, прямо больная. Ходил, потом ее искал. Ничего не мог писать. Ездил с Булгаковым. Пришли Телятинские ребята. Но 5 человек, обещавшие прийти, не пришли. Все это похоже на подвох. Слава Богу, только жалко их. Печень не действует – мрачно телесно, а душевно все-таки хорошо. С Соней хорошо поговорили. Должно быть, поеду к Тане. Она же приезжает. Теперь 12-й час. Ложусь.

9 августа
9 Авг. Очень в тяжелом серьезном настроении. Опять и думать не могу о какой-нибудь умственной работе. Много ходил. Ездил к Марье Александровне. Милый народ. Дома ужасный Фере, ужасный по своей непроницаемой, наивной буржуазности. Потом Венгер. Я был нехорош с тем и другим. Саша опять столкнулась с Соней. Приезжает Таня. Ложусь, 12-ый час.

10 августа
10 Авг. Очень слаб. Рано встал. Ходил с трудом. Хорошо записал кое-что. Письма. Ездил приятно с Душаном. Софья Андреевна упала. Ночь не спала. Но спокойна. Вечером были солдаты – евреи три и один политический – хохол. Впечатление ненужное и скорее неприятное.
1) Как легко простить кающегося, смиренного и как трудно потушить в себе rancune*, недоброжелательство к оскорбившему, самоуверенному, самодовольному! А таких-то и важно выучиться прощать.
В первый раз вчера, когда писал письмо солдату, почувствовал весь грех этого ужасного дела. (Не то.)
2) Любовь есть сознание себя проявлением Всего – единство себя и Всего – Любовь к Богу и ближним.
3) Стоит только сознать себя смиренным, и тотчас же перестаешь быть им.

12 августа
11, 12 Авг.
Удивляюсь, как пропустил вчерашний день. Вчера было письмо, очень интересное. Я отвечал нынче. Вчера и нынче ничего не писал. Только ответил на важные письма. Нынче не выходил. Все очень слаб. Ложусь, сейчас 12-й час.
1) Полезно приучаться, когда один на один, не делать такие поступки, которые не сделаешь при людях: не убить муху, не рассердиться на лошадь... и т. п., и делать при людях такие поступки, за которые знаешь, что тебя осудят, но которые ты не считаешь дурными.
2) Бог – это само в себе без ограничения то духовное начало, которое я сознаю своим «я» и которое признаю во всем живом.
13 Авг. Е. б. ж.

13 августа
Здоровье немного лучше. Проливной дождь, ходил по террасе. Подошел в одной рубахе промокший человек. Я не покормил его, вообще не по-братски обошелся с ним. Пожал руку. Глупая демонстрация. Письма довольно интересные, но все-таки нет охоты работать. И не надо. Хорошо на душе – добро. Была бывшая барыня, фельдшерица. Все то же служение людям и половая любовь. Записать:
Как хорошо бы развенчать хорошенько эту любовь. Показать суеверие этой любви.

14 августа
14 Авг. Очень дурное состояние Софьи Андреевны с утра. Мое же здоровье лучше. Письмо от Черткова и мое к нему. Ходил по елочкам, ездил верхом с Душаном. Вечером Хирьяков приятный, Гольденвейзер, Димочка. Столкновение с Сашей. Она сама пришла и развязала. – Трудно очень, но держусь. Теперь 12-ый час. Ложусь. Завтра едем.

15 августа. Кочеты
15 Авг. Проснулся нездоровый. Софья Андреевна едет с нами. Пришлось встать в 6 часов. Ехал тяжело. Письма ничтожные. У Тани очень приятно. Сейчас ложусь, с тяжелым состоянием и телесным и духовным. Читал книгу Страхова, Федора «Искание Истины». Очень, очень хорошо.
1) Какая странность: я себя люблю, а меня никто не любит.
2) Вместо того, чтобы учиться жить любовной жизнью, люди учатся летать. Летают очень скверно, но перестают учиться жизни любовной, только бы выучиться кое-как летать. Это все равно, как если бы птицы перестали летать, и учились бы бегать или строить велосипеды и ездить на них.

16 августа
16 Авг. Все то же состояние умственной слабости. С большой радостью читал Страхова: «Искание Истины» и написал ему письмо. Ходил два раза гулять. Опять дождь. Объяснение с Соней, слава Богу, хорошо кончившееся. У Тани очень мило. Пропасть гостей и слишком людно и роскошно. Ложусь.

17 августа
17 Авг. Спал хорошо, гулял. Кое-что записал, в «записник», но нехорошо. Пришел домой слабый умственно. Ничего не хочется писать. И хорошо. Сонливость, слабость. Приезжал скопец Андрей Яковлевич. О «батюшке» Петре Федоровиче. Опять гулял и молился очень горячо, хорошо. Спал. Обед, вечер. Софья Андреевна спокойна – первый день, но к вечеру немного возбуждена. Играл в карты, ничего не делал.

18 августа
18 Августа. Все то же, та же слабость умственная. Ничего не делал. Соня огорчилась известием о разрешении Черткову жить в Телятинках. Письма неинтересные. На душе довольно хорошо, хотя грустно. И это дурно. Приехал Сережа и Дмитрий Олсуфьев. Был на представлении в школе. Хорошо очень. Ездил верхом.

19 августа
19 Авг. Опять все то же. Слабость. Отсутствие энергии к работе. Письма ничтожные. Говорил с Софьей Андреевной и напрасно согласился не делать портреты. Не надо уступки. И теперь писать не хочется. Ложусь, 12-й час.
20 Авг. Е. б. ж.

20 августа
Жив и более жив, чем ожидал. Немного свежее головой. Утром поправил Предисловие. Письма очень ничтожные. Хороша социалистическая брошюра: «Aux antipodes de la morales. L'energie et la matiere. L'energie stationaire et la matiere dynamique»*. Удивительно! И это им кажется очень ясно! Соня все тревожна и жалка. Ездил верхом с Диомидовым. Он... добрый. Ложусь спать. Желудок все не действует.
21 Авг. Е. б. ж.

21 августа
Более жив, чем вчера. Опять изменял предисловие. Поправил корректуру книжечки: «Смирение» – хорошо. Не ездил верхом, а ходил в Веселое, говорил с старухой. Вечер винт. И совестно.

22 августа
22 Авг. Чувствую себя гораздо лучше. Все еще нет охоты заниматься и, кроме того, занят был корректурами книжечек. Поправил все, кроме одной: «После смерти». Ездил к Сталоверу. Вчера он хорошо рассказывал. Особенно хорошо было то, как его племянник помягчел оттого, что побил его, дядю. Он не противился. Саша хорошо записала. Нынче вечером были крестьяне, и впечатление тяжелое, неприятное. Особенно один – богатый консерватор и самоуверенный говорун. Софья Андреевна спокойна. Вечером винт. Ложусь.

23 августа
23 Авг. Бодро гулял и думал. Сочинял сказочку детям. И еще на тему: «Всем Равно», и тут же характеры. Наметил сказку. Ходил по парку. Докончил «Книжечки». Вечером винт. Ложусь. Софья Андреевна спокойна.

24 августа
24 Авг. Продолжаю чувствовать себя здоровым. Утром читал Le Bab? Очень интересно и ново для меня. Потом письма. Надо бы было писать сказку детскую. Таничка хорошо рассказала ее. Почему нет охоты писать. А надо бы. Ходил один к Александровке. Вечером дочитывал Баба. Ложусь. Софья Андреевна хороша. Если бы только не тревожилась, не подозревала.
Записать: 1) Хожу по парку и думаю о том, какое состояние у детей Сухотиных, сколько шагов кругом парка, буду ли сейчас по приходе пить кофе и т. п. И мне ясно, что и моя ходьба – мое телесное движение, и мои мысли – не жизнь. Что же жизнь? И ответ я знаю только один: жизнь есть постоянное освобождение духовного начала души от ограничивающего ее тела. И потому явно, что те самые условия, которые мы считаем бедствиями, несчастьями, про которые говорим: это не жизнь (как я говорил и думал про свое положение), что это самое только и есть жизнь, или, по крайней мере, возможность ее. Только при тех положениях, которые мы называем бедствиями и при которых начинается борьба души с телом, только при этих положениях, начинается возможность истинной жизни и самая жизнь, если мы боремся сознательно и побеждаем, т. е. душа побеждает тело.
2) Временная жизнь в пространстве дает мне возможность сознавать свою безвременность и духовность, т. е. независимость от времени и пространства.
3) Если бы не было движения во времени и вещества в пространстве, я бы не мог сознавать свою бестелесность и вневременность: не было бы сознания.
4) Только сознание своего не изменяющегося, бестелесного «я» дает мне возможность постигать тело, движение, время, пространство. И только движение вещества во времени и пространстве дает мне возможность сознавать себя. Одно определяет другое.
5) Для того, чтобы решить, чему или кому верить или чему или кому не верить – решить может только свой разум.
6) Внешний мир есть только вещество в движении. Для того же, чтобы было движение вещества, необходима отделенность предметов вещества, и такая отделенность прежде всего во мне: я отделен от всего мира, и потому узнаю отделенность других существ друг от друга и от всего мира. Отношение предметов вещества между собою определяются мерами пространства, отношение движения отдельных предметов определяются мерою времени (нехорошо, неясно).
7) Плохо, когда богатым не стыдно, а бедным не незавидно.
8) «Всем Равно» – заглавие очерков характеров.
9) Я могу сознавать, что мне хочется есть, что мне хочется сердиться, что мне хочется узнать... Кто же этот, который сознает?
10) Прежде правительство с помощью одной церкви обманывало народ, чтобы властвовать над ним, теперь тоже правительство понемногу подготавливает для этого дела и науку, и наука очень охотно и усердно берется за это дело.
11) Духовенство и сознательно и преемственно бессознательно старается для своей выгоды не давать народу выйти из того мрака суеверия и невежества, в который оно завело его.

25 августа
25 Авг. Пишу перед обедом. Ничего нового. Хотел продумать сказочку: не вышло. Письмо одно хорошее из Владимира. С дочерьми тяжелый разговор. Написал письмо Черткову. Он, говорит, болен.

26 августа
26 Авг. Хорошо на душе. Сказка для детей не вышла. Получил письма и корректуры. Читал «Vedic Magazine». Очень хорошо изложение Вед и Area Samail. Ездил в Труханетово. Очень тяжела роскошь – царство господское и ужасная бедность – курных изб. Ложусь, поздно.
27 Авг. Е. б. ж.

27 августа
Жив. Но все ничего не работаю. Целый день был занят Чепуриным, рабочим, ездившим в Англию, Америку, Японию. Читал его книгу в рукописи, очень плохо написанную, и говорил с ним.
28 Авг. Е. б. ж.

28 августа
Жив. И здоров. Гулял с учителем, хорошо говорил. Потом ребята – яблоки. Дома поправил «Правдивость» и письма мало интересные. Ходил в Треханетово. Очень хорошо было на душе. Опять ребяткам яблоки. Простился с Чепуриным. Вечером не удержался – возразил Софье Андреевне, и началось. Не выпускает и говорит. Письмо от Левы – нехорошее очень. Помоги, Господи.

29 августа
29 Авг. Опять пустой день. Прогулки, письма. Думать думаю и хорошо, но не могу сосредоточиться. Софья Андреевна была очень возбуждена, ходила в сад и не возвращалась. Пришла в 1-м часу. И хотела опять объяснения. Мне было очень тяжело, но я сдержался, и она затихла. Она решила ехать нынче. Спасибо, Саша решила ехать с ней. Прощалась очень трогательно, у всех прося прощение. Очень, очень мне ее любовно жалко. Хорошие письма. Ложусь спать. Написал ей письмецо.

30 августа
30 авг. Грустно без нее. Страшно за нее. Нет успокоения. Ходил по дорогам. Только хотел заниматься. Приехал Mavor. Профессор. Очень живой, но профессор и государственник, и нерелигиозный. Классический тип хорошего ученого. Письмо от Черткова. Присылает статьи английские. Ничего даже не читал. Вечером карты. Голова болит. От Саши телеграмма. Доехали хорошо. Ложусь. А одумывал поутру работу о безумии и безрелигиозности – хорошо!
31 Ав. Е. б. ж.

Примечания к Дневнику Л. Толстого (лето 1910 г.):

1 июня. Николай Гаврилович Чернышевский (1828–1889) – писатель, публицист, провед­ший много лет на каторге. Толстой читал в «Русском богатстве» (1910. - № 4. - С. 92–125) статью Н. С. Русанова «Чернышевский в Сибири. (По неизданным письмам и семейному ар­хиву.)» Толстой говорил, что он «не большой его сторонник... Но вот его прекрасные письма о науке». Ценил мысли Чернышевского о том, что «наука не в школах. В школах – чо­порное тупоумие невежд. Характер школьного преподавания – сухое, тупоумное педантство». Толстой включил высказывания Н. Г. Чернышевского в восемнадцатый выпуск «Пути жизни»: «Ложная наука» (гл. VIII, 4).
Толстой читал и продол­жение вышеупомянутой статьи Н. С. Русанова в майском номере «Русского богатства». А. Б. Гольденвейзер в записи от 26 июня приводит слова Толстого: «Я читаю продолжение записок Чернышевского... Это очень интересно. У него много очень хороших, высоких в нравственном отно­шении мыслей: о войне, о половом вопросе, или мысль о том, что все нрав­ственное разумно, а разумное нравственно и т. д. Но очень неприятна эта самоуверенность. Он говорит о Шопенгауэре, о Канте, как будто это все дураки, один он, Чернышевский, умен. Извинительно только то, что он писал это для своего сына, не предполагая печатать, значит, не вполне строго продумав».

3 июня. …приехала совсем дикая дама… – Приезжала из имения Татево, близ Тулы, помещица Лидия Алексеевна Иванова, рассказывала про удобства нефтяного двигателя для сельскохозяй­ственных работ, который находился в ее имении.

4 июня. …на эпидемию писательства. – В письме крестьянину Самарской губ. Николаю Чернову Толстой писал: «Писательство в наше время сделалось какой-то эпидемией, я получаю ежедневно от 2-х до 3-х писем, как ваше, стало быть, до 1000 писем в год. Быть кузнецом, работая даже 17 часов в день, все-таки без всякого срав­нения не только почтеннее, но и нужнее, чем писать сочинения, никому ненужные, каковые выходят ежедневно тысячами и к каковым я причисляю и свои. Нужно, я считаю, одно: жить доброй жизнью, т. е. не переставая совершенствоваться в любви к людям, а этого достигнуть можно гораздо легче в кузнечной, чем в писательской профессии. А что личное совершенствование есть не только главное, но единственное дело жизни всякого человека, явно из следующего соображения: люди, и я в том числе, страдают от того, что живут дурно, так и совершенно справедливо говорят люди. Но если это так, то очевидно, что жизнь людей может улучшиться только тогда, когда люди перестанут жить дурно, будут жить хорошо. Всех людей заставить жить хорошо не может ни один чело­век, себя же каждый вполне может заставить жить хорошо, а не дурно. И потому единственно, что может сделать всякий разумный человек для улучшения жизни людей, хотя бы и в самой малой степени – это то, чтобы самому перестать жить дурно и начать жить как можно лучше. Выбор такой деятельности имеет то преимущество перед всеми другими, что во-1-х, приближение к такой деятельности всегда во всех условиях: кузнеца, писателя, царя, доступно и возможно для всякого человека, и во-2-х, выгода такой деятельности перед всеми другими еще и в том, что деятельность эта, доставляя неперестающую радость тому, кто по­святит себя ей, не может не вызывать подражания. Если же, хотя бы и не все, но многие люди избрали эту деятельность, то достигнута была бы и главная цель – улучшение жизни всех людей. Советую вам не заниматься писательством. Для того же, чтобы вам яснее был мой взгляд на ученую, умственную деятельность, посылаю вам книги “На каждый день”, в кото­рых на 19 и 20 числа найдете мысли, касающиеся отчасти этого дела. 4-го Июня 10 г. Ясная Поляна».
Вернулся и застал черкеса, приведшего Прокофия. С. А. Толстая как хозяйка Ясной Поляны с 1908 г. содержала объездчика-черкеса Мехамед-бек-Месерамхам-Оглы, сокращенно его называли Ахметом, ро­дом из Дербента, который охранял яснополянские владения. По ее распоряжению черкес следил, чтобы крестьяне не ходили через господские луга и леса. В Ежедневнике С. А. Толстая пишет: «Льва Николаевича расстроило, что черкес привез Прокофия, укравшего слегу». Прокофий Власов – крестьянин, ученик яснополянской школы Толстого.
Распоряжения С. А. Толстой для Толстого, отрицав­шего собственность на землю, были источником постоянных страданий и поводом для столкновений с нею. (См. записи в Дневнике от 22 мая, 5, 6, июня.)

5 июня. Пришла… милая Таничка. Я всхлипнул, говоря с ней. – Разговор с дочерью Татьяной Львовной о своем стремлении уйти, чтобы порвать с мучительной для него яснополянской жизнью, чему ярким при­мером явился случай с черкесом, приведшим Прокофия. Но поговорив с нею, Толстой справился с наме­рением уйти, радовался своему сознанию: терпеть дальше, не изменяя внешних условий своей жизни. О своем отношении к жизни отца в создавшихся за последнее время яснополянских условиях Т. Л. Сухотина писала С. А. Толстой 14 июня 1910 г.: «Милая маменька, приехавши из Ясной и долго не получая оттуда писем, у меня сердце не было покойно, и я все думала, что наверное у вас не вполне благополучно в смысле общего мира и спокойствия. Уехавши от вас, у меня все в ушах звучали ваши слова, что у вас так нервы рас­строены, так вам тяжело, суетно и не по старым силам много работы. Это совершенно верно, и в ваши года очень часто люди уже живут на покое, давая свои заботы только на то, чтобы устроить домашнюю жизнь своим близким и занимаясь каким-нибудь любимым тихим занятием. А, главное, окружая всех лаской, спокойной заботой о мелочах жизни. Все это вам свойственно, и я так хорошо себе представляю, как вы могли бы быть радостью и украшением жизни для папа, Саши и всех окружающих вас. И сами наслаждались бы жизнью. Ведь совершенно искренно говоря, – я считаю, что в вас настолько мало эгоизма, что для вас может быть ра­достью доставлять удовольствие другим. Даже те удовольствия, которые вы прежде любили себе доставлять: музыка, платья и др. – теперь почти совершенно отпали от вас.
После этого невольно напрашивается вопрос: зачем, для кого и для чего вы несете эту каторжную жизнь, которая заста­вляет вас говорить, что вы “запряженная кляча, по которой стегают со всех сторон, чтоб везла, а везти уж нет прежних сил”. Папа не переставая от этого страдает, и вы не закрывайте себе на это глаза. Вы говорите, что он очень доволен и что он требует и лошадь, и Илью Васильевича, и Душана. Спросите у него хоть раз в жизни – что ему дороже: все внешние блага жизни – или то, чтобы вы приблизились к нему душой и не заста­вляли бы его страдать видом разных насилий, ни на что и никому не нужных? Напрасно вы приписываете кишкам, печени и вообще внешним причинам его страдания. Ему, приближаясь к смерти, все тяжелее и тя­желее жить в тех условиях, где из-за сука, взятого без спроса, незнакомый, дикий молодой черкес ловит старого знакомого папа и любимого им му­жика. А, главное, папа, любя вас, страдает оттого, что вы можете делать такие дела и допускать их у него на глазах. Вы страдаете, когда ему еда плоха, стараетесь его избавить от скучных и трудных посетителей, шьете ему блузы, – одним словом окружаете его материальную жизнь все­возможной заботой, а то, что ему дороже всего – как-то вами упускается из вида. Как он был бы тронут и как он воздал бы это вам сторицей, если бы вы так же заботливо относились к его внутренней жизни. – Мне представляется, что вместо теперешнего страдания, ваша жизнь могла бы быть такой идиллией, что вы оба радовались бы на нее. Как устроить вашу внешнюю жизнь – вы сами могли бы решить...».
Клодт «Толстовка». – Ольга Константиновна Клодт, художница, единомышленница Толстого, тетка финского писателя Арвида Ярнефельта. Занималась обучением грамоте крестьянских детей. Лето 1910 г. проводила в Телятинках.
2) В «Детскую мудрость»... – Сюжет рассказа Толстого «Нечаянно», который он сначала предполагал поместить в «Детскую мудрость», но вскоре написал как самостоятельный рассказ. Впервые опубликован в петербург­ской газете «Речь» (1911. № 87, 30 мар.).
4) Какая прелесть история Параши-дурочки. – Параша, ясно­полянская «дурочка», по прозванию «Кыня», полное имя – Прасковья Тимофеевна Лохмачева. Часто приходила в усадьбу Толстых.
Из Булгакова: «Лев Николаевич рассказывает Семенову: Она де­вушка. Но с ней однажды случился грех: она забрюхатела. И это Таня рассказывала о ней, очень трогательно, как она доставала белый хлеб, и когда ее спрашивали, куда? – “А малого-то!” И про малого: “Ишь, ко­бель, ворочается!..” Но, к сожалению, не умела родить. И была девочка, а не малый. Когда ей говорили, что “что же ты, Параша, еще не родишь?” Она отвечала, что, “как кто теперь полезет, так она его в морду!” – “Чудесно!”– заливался смехом Лев Николаевич. – “Вот кабы все женщины так!”»
…для Трубецкого сидел. – П. П. Трубецкой лепил Толстого верхом, на сибирском буланом иноходце Кривом; настаивал, чтобы Толстой позировал именно на Кривом, а не на Дэлире, находя его более характерным.

6 июня. Пошел в Заказ. – Лес, начинающийся от усадьбы Ясная Поляна. На вы­соком берегу оврага, в Заказе Толстой в детстве играл с братьями в «Муравейные братья»; здесь ими была зарыта «Зеленая палоч­ка», которая должна сделать всех людей счастливыми. Здесь Толстой за­вещал похоронить себя, что и было исполнено.
…пришли рабочие Пречистенских курсов. – 26 слушателей Пречистенских рабочих курсов, основанных в Москве в 1897 г. Н. А. Гольцевой и С. А. Левицким. Беседа о литературе и учительстве. На вопрос рабочих: стоит ли учиться, чтобы посвятить себя обучению народа, Тол­стой, по словам корреспондента «Русского слова», ответил: «Не это нужно... У народа мы должны учиться, а не его учить. Вы выберетесь на более высокое место и сядете ему на шею. Вы счастливчики... настоящие рабочие там, в деревне» (Русское слово. 1910. № 131, 10 июня). Один из участ­ников встречи опубликовал свои воспоминания о посещении Тол­стого (Новь. 1910. № 93–96).
Неточно переданная газетами, эта беседа Толстого вызвала ряд писем к нему от народных учителей, протестовавших по поводу слов Толстого, что учителя, вышедшие из народа, сидят на его шее. Толстой писал земскому учителю Т. Н. Чернышеву: «Очень сожалею о том, что бессвязно пе­реданные мои слова огорчили вас. Если крестьянин, работающий на земле, спрашивает моего совета, бросить ли свою жизнь и стать учителем, я всегда советую ему оставаться на земле. Если же учитель спрашивает совета, оставаться ли учителем, всегда советую оставаться, но ограничиваясь од­ной грамотой, а стараясь внушить детям нравственно-религиозные начала, могущие руководить их в жизни. Одна же грамота есть орудие, могущее быть обращенным на зло так же, как и на добро, и при строе нашей жизни – скорее на первое. Желаю вам найти удовлетворение в своей деятельности».
…разговор с крестьянками. – О земельной собственности, о религии...

7 июня. …сказал Софье Андреевне о черкесе... – Из Ежедневника С. А. Толстой: «С утра опять неприятности с Львом Николаевичем: зачем я держу объездчика-черкеса; для вида нехорошо в доме Толстого держать черкеса. Я говорила, что при нем не воруют лес, и потому все тихо; нет ни полиции, ни протоколов по случаю кражи. Вышел опять тяжелый разговор с упреками; я плакала почти весь день, лежала весь вечер, ни­чего не могла делать. Лев Николаевич в ужасном состоянии: мучается сам и мучает меня».
Ездил… к поручику. – Толстой ездил разговаривать по теле­фону с Б. О. Гольденблатом (Тула) по делу В. П. Снеткова.
…мать убийцы. – «Мать обвиняемого в убийстве товарища, молодого малого Васи, Прокофьева Снеткова» – так писал Толстой в письме к Б. О. Гольденблату.
Написал письмо в газеты. – Письмо о невозможности оказывать денежную помощь. Не было отправлено. (См. письмо в редакции газет от 7–10 июня 1910 г.)
Дмитрий Васильевич Никитин (1874–1960) – домаш­ний врач у Толстого во время его болезни в Гаспре в 1902 г. и в Ясной Поляне до 1904 г.

10 июня. Был нездоров... близко к смерти. – Из письма А. Л. Толстой к Т. Л. Сухотиной: «Никитин приехал как раз кстати (не для меня, а для папа, который заболел). Третьего дня папа заявил мама, чтобы она уволила черкеса, который опять кого-то избил и привел привязанного к кнуту старика Прокофья. Утром, гуляя, папа встретил мужика, разговорился с ним, и мужик хотел уже идти своей дорогой и попрощался, как вдруг он остановил папа и спросил: “А что, тут можно по лесу пройти?” Папа говорит: конечно, отчего же? – “Да тут, говорит, ваш черкес дерется”. И вот после этого папа и высказался мама, готовился к этому разговору, волновался, и наиболее кротким голосом сказал ей, чтобы она уволила черкеса. Какой у них был разговор, я не знаю, но слышала, как мама кричала очень громко, и папа кротко отвечал ей, а потом папа ходил мрачный, хотел опять уходить из дома, говорил о том, что единственный выход смерть и т. д. На другой день, т. е. вчера, папа проснулся в 10 ч. 30 м. И когда я вошла к нему, он сказал, что все забыл и что давно старается проснуться, но все впадал в какое-то забытье (очевидно, было что-то похо­жее на обморок). Встал он с синими губами и бледным лицом, пошел гу­лять, но сейчас же вернулся, посидел в кресле, а в два часа лег. Никитин (который приехал третьего дня, а уехал нынче со скорым) нашел увели­ченную печень и вздутие кишек. Мама уверяла, что обморок от кишеч­ного яда и что папа объелся грибов, но, по-моему, причина этого нездо­ровья гораздо глубже и трагичнее, чем грибы. Мне кажется, что папа никогда не страдал от всей нашей жизни больше, чем теперь, и даже за те два месяца, что я не была дома, я заметила еще большую перемену к худшему в отношениях стариков друг к другу и папа ко всему, что его окружает. Такое чувство, что шар так надулся, что еще немного, и он лоп­нет... Главное, то, чтобы мама поняла весь ужас нашей жизни и изменила бы что-нибудь в ней, никто не может сделать и внушить ой, и опять все сводится к тому, чтобы терпеть и терпеть. И все мы трое: папа, мама и я все глубоко страдаем, и, пожалуй, даже больше всех мама... Нынче папа занимается, жара нет, и вообще ему гораздо лучше... Как только папаша совсем окрепнет, мы едем к Черткову. Ему, по-видимому, невыносимо жить здесь». В ответном письме сестре Т. Л. Сухотина писала: «Вчера до 2-го часа сидела и писала письма тебе и мама... Думала сначала не посылать письма мама, а потом послала. Не знаю – хорошо ли я сделала. Думаю, что плохого ничего выйти не может. Я писала в самом уважитель­ном и любовном к ней тоне, как я и чувствую к ней в действительности. Очень вероятно, что толка из моего письма не выйдет. Но это, во всяком случае, не повредит. Думаю, что то, что она не понимала в продолжение 20 лет – не станет ей яснее от моего письма. Но мне, видя, как она стра­дает и заставляет страдать окружающих, кажется невозможным не указать ей на причину этих страданий и на возможность – такую легкую, по-моему, – их прекращения. А может быть, я и слишком самоуверенна – я и свою-то жизнь часто путаю и порчу...»
Приехала девушка на костылях… – Девушка из Оренбургской губ. привезла Толстому свои писания.
Неприятны… доктора... – «Льву Николаевичу была неприятна формалистика освидетельство­вания и вопросов.
Иван Дмитриевич Сытин (1851–1934) – глава книгоизда­тельства «Т-во И. Д. Сытина». С 1884 г. Сытин взял на себя публикацию книг издательства «Посредник», основанного при содействии Толстого для выпуска доступных для народа книг.
…читал о бехаизме… – Бехаизм или бабизм – религиозное движе­ние, возникшее в Персии в 1844 г. Основатель Али-Магомед (1820–1850), он же Баб (по-персидски – врата).

12 июня. Тяжелые отношения с двумя девицами... – Толстой бесе­довал с двумя девицами, приехавшими к нему издалека просить помощи: как «жить плодотворной, христианской жизнью», устроиться на соответствую­щее место и, кроме того, показать свои рукописи, так как «обе сочиняют».
Пишу у Чертковых. – В. Г. Чертков, чтобы быть ближе к Толстому и облегчить возможность его посеще­ния, вместе с женой 3 мая 1910 г. переехал из Крёкшина в имение Отрадное, расположенное близ села Мещерского Подольского уезда Московской губ. 11 июня Толстой решил навестить там Черткова.

13 июня. Очень поразительно здесь… богатство земских устройств… нищета. – Район Мещерского – один из центров Московского губернского земства. В версте от Отрадного находился земский приют для детей сирот и полусирот «в память императора Александра II», психиатрическая больница. Толстого поразило убожество крестьянских построек в деревнях, находящихся между земскими благоустроенными учреждениями.

14 июня. Ходил в Лебучане к сумасшедшим. – В селе Любучаны Подольского уезда находился патронаж для выздоравливающих больных из психиатрической боль­ницы. Маковицкий сообщает, что там, «увидав Льва Николаевича и узнав его, фельдшер И. А. Ветров стал его водить от одного к другому, подошел к од­ному свихнувшемуся во время революции от революционных идей. (Лев Николаевич потом говорил про него, что он умнее тех, которые его держат.) Когда Лев Николаевич с ним говорил, то кто-то сказал про него, что он что-то украл. – “Не украл, а взял”, – возразил он. Когда Лев Николае­вич с ним простился и сказал: Увидимся на том свете, он ответил: “Есть только один свет, другого нет”, и руки Льву Николаевичу не подал». Посещение подробно описано одним из врачей этой больницы (Геник Е. А. Л. Н. Толстой и душевно больные //Вестник Европы. 1911. № 6). Толстой обратил внимание на одного слабоумного («кататоника»), который непрерывно ходил по протоптанной дорожке вокруг дерева. Лев Николаевич пробовал с ним заговорить, но тот не обращал внимания. Тогда Лев Николаевич стал ходить за ним следом и добился, что больной остановился и стал разговаривать. Разговор шел о суде и судьях, богатых и бедных. Больной говорил, между прочим, что когда бедный украдет – его засудят, а богатый всегда откупится. Поговорив с ним, Толстой ска­зал: Ну, прощайте, Степан Павлович! Может быть, мы больше никогда не увидимся: меня уж давно на том свете с фонарями ищут. – Ну, еще поживешь... – ответил больной. – Какой там свет?.. Свет один... – Вот это верно!.. – с ударением сказал Лев Николаевич. – Свет один... Да, да, свет один».
Потом Чех… – Карл Велеминский, чешский педагог; переводчик и редактор педагогиче­ских сочинений Толстого.

16 июня. Читал Куприна. – Третий том рассказов Куприна (СПб. : Мир божий, 1907), в котором напечатана «Корь».

18 июня. Справил три книжечки. – Корректуры трех глав «Пути жизни».
…письмо в Белград. – Толстой ошибся, написав «в Бел­град» вместо «в Софию». 18 июня он продиктовал Маковицкому письмо Славянскому съезду в Софии.
Приятный крестьянин писатель. – Сергей Тимофеевич Кузин, крестьянин дер. Ивино Подольского уезда Московской губ.; грамоте выучился самостоятельно; автор рассказов из крестьянской жизни «Перст божий» и «Пол­ночь в лесу» (СПб. : Изд. Кузина, 1892); в 1907–1909 гг. – корреспон­дент газеты «Биржевые ведомости». В 1888 г. С. Т. Кузин вступил в основанное Тол­стым в 1887 г. «Согласие против пьянства»: значится в списке его членов под № 672. Бросив тратить деньги на вино, Кузин составил библиотеку в тысячу томов. О нем Толстой упоминает в своем рассказе «Благодарная почва». В. Г. Чертков сфотографи­ровал Толстого во время его беседы с Кузиным.
…из Троицкого приглашение на кинематограф. – Приходили из Троицкой окружной психиатрической лечебницы три врача: Сафонов, Зайцев и Сотин – с при­глашением осмотреть больницу и присутствовать на кинематографическом сеансе, который устраивался для больных.
…вечером шахматы. – Постоянным партнером Толстого по игре в шахматы в Отрад­ном был А. Д. Радынский, инженер, один из помощников В. Г. Черткова.

19 июня. …важное изменение в Предисловии… – Толстой решил в предисловии к «Пути жизни» выражение «любовь к Богу» заменить выражением «сознание Бога».
1) Ужасно... умное безумие… мира. 2) Паскаль говорил... – Обе эти мысли развиты в статье «О безу­мии». Мысль Б. Паскаля (1623–1662), которого Толстой высоко ценил и многие мысли его включил в «Круг чтения», «На каждый день» и «Путь жизни», о снови­дениях взята Толстым из книги Паскаля «Мысли о религии» (пер. с франц. С. Долгова. 2-е изд. М., 1902).
Ездил с Чертковым в Троицкое. – Обращение Толстого с душевнобольными как со здоровыми, попытки переубеждения больного в его бредовых и нелепых идеях, галлюци­нациях и иллюзиях производили сильное впечатление на сопровождающих Толстого при посещении больницы. В своей статье «О безумии» Толстой пишет: «То же, что мы живем безумной, вполне безумной, сумасшедшей жизнью, это не слова, не сравнение, не преувеличение, а самое простое утверждение того, что есть. На днях мне случилось посетить два огромных учреждения душевнобольных, и впечатление, которое я вынес, было то, что я видел учреждения, устроенные душевнобольными, одной общей повальной формы сумасше­ствия, для больных разнообразными, неподходящими под общую поваль­ную форму, формами сумасшествия. Все эти разнообразные формы сума­сшествия подразделяются теми, которые одержимы одной повальной формой сумасшествия, на множество разных классов, отделов и видов... В сущности, есть только одно ясное и понятное деление больных в больницах, и определяется то или другое обращение с ними. Деление это такое: 1) беспокойные (прежде они назывались буйными), 2) полубеспокойные, 3) спокойные и 4) испытуемые.
И это самое деление вполне точно относится ко всему огромному коли­честву людей, одержимых безумием так называемой культурой нашего времени».

20 июня. Поправил… «Славянам»… – См. Письмо Славянскому съезду в Софии (где смотреть?).
И написал «Детскую Мудрость». – Под этим заглавием – рассказ «Нечаянно». Дети, описанные в нем, – внуки Толстого.
Хочу попытаться… бороться с Соней добром, любовью. – Позже эта запись Толстого стала одним из поводов раздражения С. А. Толстой, не прекращавшегося вплоть до его ухода. Прочитав 26 июня эту запись в Дневнике Льва Николаевича, она пришла в крайнее возбуждение.
Хочу… написать Парашу. – Художественный замысел Толстого – «напи­сать историю Параши, яснополянской дурочки» – остался неосуществленным.
Ездил в Мещерское на кинематограф. – Толстой с В. Г. Чертковым, А. Л. Толстой, В. Ф. Булгаковым и жившей у Чертковых молодежью отпра­вился в Мещерскую психиатрическую лечебницу на кинематографический сеанс. Показывались картины: «Нерон» – драма, «Шафгаузен» – водопад с натуры, «Зоологический сад в Анвере», «Красноречие цвет­ка» – мелодрама, «Удачная экспроприяция» – комическая, «Похороны английского короля Эдуарда VII».
Александр Сергеевич Бутурлин (1845–1916) – старый знакомый Толстого, врач, народоволец, несколько лет провед­ший в ссылке.

21 июня. Продиктовал… встречу с Александром… – Толстой продиктовал А. Л. Толстой свой рассказ, в котором описывает свою беседу на пашне с молодым крестьянином, в результате которой тот решил бросить пить вино. Александр – крестьянин дер. Ботвинино Подольского уезда Александр Петрович Сурин.
Впервые рассказ был опубликован в газетах «Рус­ские ведомости» (1910. № 160, 14 июля) и «Речь» (1910. № 190, 14 июля) под заглавием «Из дневника», потом был озаглавлен «Благодарная почва (Из дневника)» и вышел отдельной книжкой в «Посреднике» (М., 1910. № 826). Появившийся в газетах рассказ вызвал ряд писем к Толстому с благодарностью и с рассуждениями читателей о пьянстве, о половых отношениях.
…еще скопец. – Андрей Яковлевич Григорьев – сек­тант-скопец. Был в ссылке 36 лет за свои верования.
Григорий Моисеевич Беркенгейм (1872–1919) – московский детский врач, в 1903 г. живший в Ясной Поляне в качестве домашнего врача и сохранивший с Толстым дружественные отношения. Присутствовал в Астапове при последних днях Толстого и его кончине.
Прочел вслух «О самоубийстве». – Первоначальное название статьи «О безумии».
Иван Саввич Ни­китин (1824–1861) – поэт.

22 июня.
..ходил на фабрику... Дикий старообрядец. – Толстой с В. Г. Чертковым зашел на шелкоткацкую фабрику бр. Трегубовых в Любучанах. Пояснения ему давал один из совладель­цев этой фабрики Алексей Петрович Трегубов.
Приехал Молочников. – В. А. Молочников приезжал в Отрадное из Новгорода повидаться с Толстым. Свое посещение он описал в статье «Сутки в «Отрадном» (Жизнь для всех. 1910. Стб. 161–167).

23 июня. «Умоляю приехать 23». – Из Записок В. М. Феокритовой: «Софья Андреевна спросила, не было ли теле­граммы от Льва Николаевича и где расписка от посланной? Я ей отдала. Она сама лично написала еще телеграмму и просила послать немедленно. Телеграмма вот какая: “Умоляю приехать скорой – двадцать третьего. Толстая”. Опять начались стоны и ужасные упреки Льва Николаевича... Через некоторое время принесли телеграмму от Льва Николаевича: “Удобнее приехать завтра днем, телеграфируйте, если необходимо, приедем ночью”. Как только она прочла телеграмму, начала рыдать, бросилась с постели и кричала: “Разве вы не видите, что это слог Черткова, он его не пускает, они хотят меня уморить, но ведь у меня есть опиум... вот он”. Она побежала к шкафу и показала мне склянку с опиумом и нашатырным спиртом и кричала, что отравится, если не приедет Лев Николаевич. – “Пошлите срочную”... Она вскочила и села к столу и написала: “Думаю, необходимо. Варя”. – Зачем же вы мое имя подписали? Ведь они вас спрашивают? – “Позвольте уж ваше имя поставить, а то скажут, что я вызываю сама, и не поедут”».
Булгаков считает, что «именно с этих двух злополучных телеграмм, полученных в Мещерском 22 июня, начался последний крест­ный путь Льва Николаевича, приведший его через Астапово к могиле...»
Поеду... – Получив телеграмму за подписью В. М. Феокритовой, Толстой немедленно собрался домой.
Держался не очень дурно... – Толстой приехал в Ясную Поляну и сразу прошел к Софье Андреевне. Между ними произошло тяжелое объяснение. Из записок В. М. Феокритовой: «Софья Андреевна... плакала, рыдала исте­рически, говорила о своем намерении покончить с собой и показывала об этом записки, написанные ею накануне, 23 июня, когда она решила вы­звать Льва Николаевича домой от Чертковых. Лев Николаевич был очень расстроен, но так ласков и внимателен к ней... Ни разу он не сказал про нее ни одного недоброго слова и только жалел, жалел. Как всю жизнь переносил от нее страданья безропотно, уговаривая и высказывая столько любви, что я опять не раз подумала: и откуда берется такая сила перене­сти всю эту тяжесть сорокавосьмилетней совместной жизни?.. Объясне­ние это продолжалось до второго часу ночи. Затем он вышел. Софья Ан­дреевна пошла к Александре Львовне. Лев Николаевич просил ее быть лас­ковой с матерью, так как “она совсем ненормальна”».
Сама С. А. Толстая записала: «Приехали вечером. Тяжелое объяс­нение. Потеряно все, чем жили долгую жизнь! Потеряна, разбита любовь».
С. Л. Толстой в воспоминаниях пишет: «23 июня отец вернулся в Ясную Поляну. Моя мать особенно с этого времени возненавидела Черткова. Одной из причин этой ненависти было то, что у Черткова хранятся рукописи и особенно дневники Льва Николаевича за последние годы. Ей было досадно, что дневники перепи­сывались и читались Чертковым, его женой, Сашей, даже В. М. Феокри­товой и А. Б. Гольденвейзером, а ей, жене Толстого, прожившей с ним 48 лет, они были недоступны. У нее не было корыстных целей относительно дневников, но одной из ее навязчивых идей была боязнь прослыть Ксантипой, злою женою Льва Толстого, боязнь, что про нее будут гово­рить, что она портила жизнь своему мужу. Она всеми силами старалась доказать обратное и, так как в дневниках могли быть записи, обличавшие ее, она хотела в этом удостовериться и даже уговорить Льва Николаевича уничтожить эти записки, поэтому она стала требовать, чтоб дневники хранились у нее».

24 июня. …написать две картинки. – По словам В. Г. Черткова, намерение Толстого состояло в том, чтобы изобразить: «Что происходило дома и вне дома наподобие “Трех дней в деревне”». Намерение это осталось неосуще­ствленным.
…ответ о запое. – Письмо К. Ф. Смирнову, про­сившему помочь ему вылечиться.

25 июня. И вдруг Соня... не сумел быть добр и ласков. – С. А. Толстая пишет: «Ночи не сплю, ничего не могу есть. С утра совсем обезумела и страдала ужасно. Просила Льва Николаевича помочь мне восстановить мое равновесие; но он бессилен, потому что не любит меня, а любит Черткова... Не знаю, видел ли он, но меня не покинул, доехали вместе, и мне стало немного легче после катанья». Д. П. Маковицкий пишет: «Сегодня Софья Андреевна продолжала вчерашнюю пытку Льва Николаевича и себя. Притворство. Не ела, не пила... Сидела одна в зале, а когда к ней пришел Лев Николаевич, – встала и упала, жаловалась, что ушибла себе колено, а потом убежала, а в чулан­чике возле ее комнаты встала на колени и поднесла ко рту пузырек в 100 гр. настойки опия. Льву Николаевичу сказала, что только мало отпила, а на самом деле, по-моему, ничего не пила».

26 июня. Соня опять возбуждена… – Возбуждение С. А. Толстой возникло, после того как она прочла запись Толстого в Дневнике от 20 июня: «Хочу попытаться сознательно бороться с Соней добром, любовью». В записках В. М. Феокритова пишет: «Вечером она, С. А. Толстая, пришла к нам, где мы с Сашей сидели и писали на машинках, и начала жаловаться опять на Льва Нико­лаевича... “Я сегодня просила его показать мне последний дневник, – продолжала она, – и говорю: Дай мне! Что тебе? Успокой мое сердце!.. – И как раз нашла, что он про меня написал: "надо бороться с любовью с Соней". Что же я – злодейка, что ли, что он должен бо­роться со мной! Да что со мной бороться? Что я черкеса держу, так я леса моих сыновей охраняю, землю. Он говорит, чтоб я кре­стьянам отдала, я не могу этого сделать, это моим детям. За что же я буду отнимать у них и давать бог знает кому? У меня двадцать три внука. Это он нарочно написал, ведь я-то понимаю. Ох, как его слава губит! Это нарочно, чтобы сказать, что он был несчастным, что я его му­чила, что он терпел от меня. Я знаю, для чего; но ведь я тоже пишу и опи­сываю все... эти дни... все мои страдания... А Чертков все увез, все отнял и будет печатать эти дневники”... Вошел Лев Николаевич. Она побежала к нему и опять стала выговаривать за слова “бороться с Соней”. Лев Николаевич, объясняя эти слова, говорил, что он всячески старается быть добрым с Софьей Андреевной, что он это и записал в Днев­нике, а она и в этих словах видит что-то дурное. Потом Софья Андреевна стала спрашивать Льва Николаевича, где хранятся его Дневники послед­них лет, так как у нее имеются Дневники только до 1900 г. Когда же он объяснил, что Дневники отдал на хранение Черткову, С. А. Толстая впала в еще большее раздражение».
1) Только перед Богом... – Толстой называл эти молитвы «ежечасными».

27 июня. Вчера говорила о переезде куда-то. – С. А. Толстая во время бывшего у нее припадка раздражения вспомнила слова Тол­стого, сказанные 29 мая о переезде куда угодно, и стала требовать переселения в избу вдвоем со Львом Николаевичем, лишь бы изолировать его от Черткова.
Fais ce que doit, advienne quе роurra. – Делай, что должно, и будь, что будет (франц.). Этою же записью Толстой в Астапове закончил перед смертью свои Дневники.
Читаю «Психиатрию»... – Книгу профес­сора Московского университета С. С. Корсакова (1854–1900) «Курс психиатрии» (М., 1901). В ней Толстой пытался найти объяснение болезнен­ного состояния С. А. Толстой. А. Б. Гольденвейзер приводит свой разговор с Толстым о психиатрии: «Как в шахматах бывают совершенно неожиданные совпадения и случайные комбинации, так еще удивитель­нее это бывает в жизни. Вот теперь, например, я начал работу, в которой провожу мысль, что человечество в больших массах подвержено общему и потому несознаваемому отдельными лицами безумию. Еду к Черткову, а там оказываются две огромные психиатрические больницы. Я интере­суюсь этим чрезвычайно. Возвращаюсь домой и застаю Софью Андреев­ну, которая, несомненно, больна психически. У нее – тщеславие. Она боится, что про нее будут говорить, что она портила мне жизнь, и она всеми силами хочет доказать обратное, – что все злодеи, лгуны, гадкие, – одна она хороша. – Я читаю книгу Корсакова. Слабо это, потому что они везде натыкаются на основное сознание своего “я”, из ко­торого все вытекает; а они, наоборот, хотят его вывести из внешних чувств. Сознание они определяют, как воздействие наших субъективных восприятий на мозг, забывая, что до всякого субъективного восприятия должен существовать самый субъект, которого никак ни из чего не выведешь... Но в этой книге много для меня в высшей степени полезных сведений. Между прочим, я прочел там, что эти болезни, если поддаются лечению, то в первой стадии заболе­вания, а когда уже явления повторяются, делаются хроническими, то из­лечение весьма редко. Это очень страшно, и я думаю, как бы пригласить психиатра, чтобы он посмотрел Софью Андреевну».

28 июня. …письмо от Черткова. – Письмо В. Г. Черткова к С. А. Толстой: «Многоуважаемая и дорогая Софья Андреевна. Спешу от лица моей матери и моего сердечно поблагодарить Вас за внимание, оказанное Вами ей... У нее нет тех недостатков, которые есть у меня, и добрые отношения между Вами и ею послужат, я в том уверен, новым душевным звеном между Вами и мною, помимо главного зве­на – Льва Николаевича, сердечно нас сблизившего. По этому поводу чувствую потребность Вам сказать, что я слышал, что последнее время Вы выражаете ко мне неприязненное чувство. Я не могу поверить, чтобы это Ваше чувство ко мне было бы чем-либо иным, как временным раздра­жением, вызванным какими-нибудь недоразумениями, которые при личном свидании очень скоро улетучились бы, как постороннее наваждение. В лице Льва Николаевича слишком многое – и притом са­мого лучшего, что у нас обоих есть в жизни – нас с Вами связывает и связывает глубоко и неразрывно. Мы можем иногда временно сердиться друг на друга, но мы никак не можем стать врагами. Напротив того, Вы были глубоко правы, когда в день юбилея Льва Николаевича так задушевно сказали мне, что я лучший друг Вашей семьи...».

30 июня. «Закон насилия, закон любви». – Француз­ский перевод И. Д. Гальперина-Каминского книги Толстого «Закон на­силия и закон любви» (1908), изданной во Франции.
Васи­лий Акимович Репин – бывший артиллерийский офицер, затем организа­тор Ташкентской земледельческой общины. В конце 1909 г. психически заболел. В июне 1910 г. приехал к Толстому и поселился в Овсянникове у М. А. Шмидт.
Николай Григорьевич Сутковой (псевд. Дубов; 1872–1930) – юрист. Сотрудничал в издательстве «Обновление», где печатались запрещенные цензурой произведения Толстого.

4 июля. Приехал Лева. – Лев Львович Толстой (1869–1945), третий сын Толстого, скульптор, литератор (граф Лев Толстой-сын), сотрудник газеты «Новое время».
Слова о небольшом числителе и бесконечном знаменателе означают определение Толстым внутреннего содержания и характера своего сына. Толстой любил определять внутреннюю сущность человека, изображая ее в виде дроби, где числитель – духовные свойства человека, знаменатель – его мнение о себе; чем выше человек, тем больше числитель и меньше знаменатель, чем внутренняя сущность чело­века меньше, тем больше знаменатель и меньше числитель.
Елизавета Ивановна Черткова (рожд. Чернышева-Кругликова; 1831–1922) – мать В. Г. Черткова.
Сгорела Марья Александровна. – Сгорели все находив­шиеся у М. А. Шмидт рукописи, письма Тол­стого к ней за ряд лет; рукопись рассказа Толстого «Иван-дурак», список трактата Толстого: «Соединение, перевод и иссле­дование четырех Евангелий» со многими собственноручными поправками Толстого, погибли хранившиеся у нее письма Толстого к другим лицам 1880–1890 гг.
Петр Прокофьевич Картушин (1880–1916) – единомышленник Толстого, принимал ближайшее участие в издательстве «Обновление», отдавал свои средства на печатание и распространение сочинений Толстого, запрещенных цензурой.

6 июля. Соня ездила к Звегинцевой. Жалко. – Софья Андреевна ездила просить соседнюю помещицу Звегинцеву хлопотать перед петербургскими властями о новой высылке В. Г. Черткова из пределов Тульской губ.

7 июля. …Софью Андреевну... не мог успокоить. – Д. П. Маковицкий записал, что Софья Андреевна «сделала сцену за то, что был у Черткова. Лев Николаевич терпеливо переносит, но сегодня сказал Александре Львовне: “Она меня доконает”».
Вечером читал. – Читал вслух Софье Андреевне и Льву Львовичу рассказ французского писателя Пьера Милля (1864–1941): «Lа bichе éсrаséе» из книги, присланной автором вместе с письмом: «Великий и почитаемый учитель... единственное желание мое, чтоб в идее рассказа вы нашли, хотя бы отдаленно, ту честность мысли и сострадание, которые свойственны вашим произведениям...»

8 июля. …думалось о необходимости молчания… – А. Б. Гольденвейзер приводит слова Толстого о мол­чании: «Надо молчать. Какая это роскошь – молчать... Как хотелось бы ее себе позволить».
…что можно не верить. – Толстой говорил Сутковому, что нужна не вера, а «сознание божественного начала в себе; а понятие вера – опас­ное».
…Mille, «Repos hebdomadaire» – Милль, «Еженедельный отдых». Шарль Саломон, приехавший в Ясную Поляну 10 июля в письме (на франц. языке) на имя главного редактора от 4 ап­реля 1932 г. пишет: «Lа bichе éсrаséе» имела большой успех, особенно одно место, которое Толстой заставлял меня читать и перечитывать на вто­рой и на третий день перед новыми гостями». «Lа bichе éсrаséе» – рассказ Пьера Милля.

10 июля. Иван Родионович Копылов (1843–1922) – яснополян­ский крестьянин, получивший позднее фамилию Кондауров, по прозвищу «Ручкин», потому что был однорукий.
Николай Васильевич Давыдов (1848–1920) – старый знакомый семьи Толстых; приват-доцент Московского университета по кафедре уголовного судопроизводства; соредактор «Московского еженедельника» (с Евг. Трубецким), автор статей о Толстом; председатель Московского окружного суда. К нему часто обра­щался Толстой преимущественно по кре­стьянским делам. Да­выдов рассказывал ему случаи из своей судебной практики, некоторые из них послужили Толстому сюжетами для художественных произве­дений.
Шарль Саломон – француз, доктор права, автор ряда статей о Толстом, переводчик его сочи­нений на французский язык. Лев Николаевич читал его статью «Возвращение блудного сына».

11 июля. И ужаснее всего был Лев Львович. Он меня ругал... – Из-за требования Софьи Андреевны вернуть Дневники Толстого, находившиеся у Черткова, и раздражения ее, дошедшего до крайних пределов, ночью произошла мучительная сцена. Очевидица этой сцены, В. М. Феокритова, пишет: «Выхожу в коридор и слышу опять истерический крик Софьи Андреевны, и постоянное повторение имени Черткова... Лев Николаевич просил ее уйти, так как она ему мешала спать. Тогда она легла на доски и начала стонать. “Ах, ты меня гонишь, – закричала Софья Андреевна, – я убью Черткова”, и с этими словами она выбежала в сад. Тогда Лев Николаевич разбудил Льва Львовича, Ге (про него нет пояснений) и Душана Петровича, и все пошли искать ее. На просьбу вернуться в дом Софья Андреевна все не уходила и только говорила, что уйдет, когда придет за ней Лев Николаевич, а то она убьет себя. Лев Львович пошел за отцом и так кричал на него, что он сидит тут, а там мать может убить себя, что Лев Николаевич пошел за ней в сад. Лев Николаевич сказал, что больней всего было то, что Лев Львович кричал на него, как на мальчишку. Вернувшись, Софья Андреевна продолжала кричать… но Лев Николаевич пошел к ней в комнату и опять ласково уговаривал ее успокоиться».
Сама С. А. Толстая пишет в Дневнике, что после ее укоров мужа за близость к нему Черткова «он, конечно, рассердился, произошло опять столкновение, и опять я увидала ту же жестокость, то же отчуждение, то же выгораживание Черткова. Совсем больная и так, я почувствовала снова этот приступ отчаяния; я легла на балконе на голые доски и вспоминала, как на этом же балконе 48 лет тому назад еще девушкой я почувствовала впервые любовь Льва Николаевича... Я и ушла в сад и два часа лежала на сырой земле в тонком платье... Если б кто из иностран­цев видел, в какое состояние привели жену Льва Толстого, лежащую в 2-3 часа ночи на сырой земле, окоченевшую, доведенную до последней степени отчаяния, как бы удивились добрые люди!..»
Л. Л. Толстой в своих воспоминаниях «Правда о моем отце», упоминая об этом случае, пишет: «Однажды вечером, после короткого спора с отцом, подавленная горем мать ушла в парк, легла на землю под старой липой. Был час ночи, я был в моей комнате, когда дверь открылась, и отец, в рубашке, с подсвечником в руке, вошел в комнату. “Она ушла... она в парке, приведи ее”. И отец поднялся по лестнице и заперся у себя в комнате. Я наскоро оделся и вышел в парк. Была светлая, звездная ночь. Я сразу увидел в полутьме мою мать, лежащую в липовой аллее. Я поднял ее и старался убедить вернуться домой. – “Нет, нет, – повторяла она, как безумная, – я не пойду! Он меня выгнал как собаку”. – И она упала на землю, схватившись за голову руками. Тогда я вернулся в дом и побе­жал в комнату отца. – “Ну что же? Она вернулась?” – Нет, – ответил я, – она не хочет возвращаться. Она ждет тебя. Она говорит, что ты ее выгнал. – “Это неправда, возвращайся к ней, не оставляй ее”, – сказал отец со вздохом. – Я не оставлю, – ответил я нетерпеливо, – но ведь ты ее муж, и ты должен пойти и утешить ее. Он испуганно посмотрел на меня и вышел со мною в парк. Еще раз удалось мне примирить их, но отец не простил мне моего поведения».
…приехал Сергей. – Сергей Львович Толстой. Тол­стые держали семейный совет о том, как оградить отца от мучительных для него сцен Софьи Андреевны.
…«Праздность». – О работе над корректурой 19-й главы «Пути жизни», окончательно озаглавленной «Тунеядство».

12 июля. Странный эпизод... – Толстой просил послать в Телятинки за А. Б. Гольденвейзером, чтобы ехать с ним верхом, но конюх Филя перепутал и по ошибке пригласил В. Г. Черткова, который и приехал. Лев Николаевич и следовавшая за ним Софья Ан­дреевна у конюшни встретили Черткова, подъезжавшего верхом. Она пришла в истерическое состояние и успокоилась только тогда, когда произвела расследование и убедилась в неумышленной ошибке.
…лег, не дожидаясь Сухотиных. – В ночь должны были приехать из Ко­четов вызванные А. Л. Толстою Т. Л. и М. С. Сухотины. Кроме того, писал Татьяне Львовне Чертков: «Благодарю вас за ваше доброе письмо. Вы просили меня сообщить вам в том случае, если мне станет заметно, что отцу вашему особенно трудно и что здоровье его рискует не выдержать испытание. Такое время, по моему мнению, настало в настоящую минуту. Сначала казалось, что уступки, сделанные Львом Николаевичем Софье Андреевне, удовлетворили ее и успокоили, по крайней мере, на время. Но вскоре обнаружилось, что это не так. Она продолжает находиться в самом тяжелом настроении, что, разумеется, гибельно отражается на душевном и физическом состоянии Льва Николаевича. К тому же приехал Лев Львович, присутствие кото­рого ухудшает положение дел. Вы знаете, как отец ваш избегает жаловать­ся на свое положение. Тем не менее последние дни он не раз признавался мне и Александре Львовне в том, что ему очень тяжело и, что если будет так продолжаться, то он сомневается, что в состоянии будет выдержать. Вчера же он мне сказал, что присутствие Льва Львовича еще усиливает его испытание. Я уверен, что если бы вы приехали, то присутствие ваше помогло бы хоть сколько-нибудь облегчить трудное положение Льва Ни­колаевича…»
Я отдал ему письмо. – Уезжающему Черткову Толстой передал письмо, которое уже начал ему писать: «Ожидал вас нынче, милый друг, и очень не только жаль, но и тревожно, что вы не приехали... Завтра надеюсь побывать у вас и вас увидать у нас. Пожалуйста, если у вас запало в сердце недоброе чувство из-за этого глупого эпизода, вырвите его из себя». Письмо это С. А. Толстая потребовала к себе для прочтения, но Черткову не возвратила и сожгла.

14 июля. С утра начал писать ей письмо… – Полный текст письма (по под­линнику, вклеенному С. А. Толстой в ее Дневник):
«1) Теперешний дневник никому не отдам, буду держать его у себя.
2) Старые дневники возьму у Черткова и буду хранить их сам, вероятно, в Банке.
3) Если тебя тревожит мысль о том, что моими дневниками, теми местами, в которых я пишу под впечатлением минуты о наших разногласиях и столк­новениях, что этими местами могут воспользоваться недоброжелательные тебе будущие биографы, то, не говоря о том, что такие выражения вре­менных чувств, как в моих, так и в твоих дневниках, никак не могут дать верного понятия о наших настоящих отношениях – если ты боишься этого, то я рад случаю выразить в дневнике или просто, как бы в письме, мое отношение к тебе и мою оценку твоей жизни.
Мое отношение к тебе и моя оценка тебя такие: как я смолоду любил те­бя, так и не переставал, несмотря на разные причины охлаждения, любил и люблю тебя. Причины охлаждения эти были (не говорю о прекращении брачных отношений; такое прекращение могло только устранить обман­чивые выражения не настоящей любви), причины эти были, во-1-х, все большее и большее удаление мое от интересов мирской жизни и мое от­вращение к ним, тогда как ты не хотела и не могла расстаться, не имея в душе тех основ, которые привели меня к моим убеждениям, что очень естественно и в чем я не упрекаю тебя. Это, во-1-х. Во-вторых (прости меня, если то, что я скажу, будет неприятно тебе, но то, что теперь между нами происходит, так важно, что надо не бояться высказывать и выслу­шивать всю правду), во-вторых, характер твой в последние года все больше и больше становился раздражительным, деспотичным и несдер­жанным. Проявления этих черт характера не могли не охлаждать не самого чувства, а выражения его. Это, во-2-х. В-третьих, главная причина была роковая, та, в которой одинаково не виноваты ни я, ни ты, – это наше совершенно противоположное понимание смысла и цели жизни. Все в на­ших пониманиях жизни было прямо противоположно: и образ жизни, и отношение к людям, и средства к жизни – собственности, которую я считал грехом, а ты – необходимым условием жизни. Я в образе жизни, чтобы не расставаться с тобой, подчинялся тяжелым для меня условиям жизни, ты же принимала это за уступки твоим взглядам, и недоразуме­ние между нами росло все больше и больше. Были и еще другие причины охлаждения, виною которых были мы оба, но я не стану говорить о них потому, что они не идут к делу. Дело в том, что я, несмотря на все быв­шие недоразумения, не переставал любить и ценить тебя.
Оценка же моя твоей жизни со мной такая: я, развратный, глубоко пороч­ный в половом отношении человек, уже не первой молодости, женился на тебе, чистой, хорошей, умной, 18-тилетней девушке, и, несмотря на это мое грязное прошедшее, ты почти 50 лет жила со мной, любя меня, трудо­вой, тяжелой жизнью, рожая, кормя, воспитывая, ухаживая за детьми и за мною, не поддаваясь тем искушениям, которые могли так легко захва­тить всякую женщину в твоем положении – сильную, здоровую, краси­вую. Но ты прожила так, что я ни в чем не имею упрекнуть тебя. За то же, что ты не пошла за мной в моем исключительном духовном движении, я не могу упрекать тебя и не упрекаю, потому что духовная жизнь каждого чело­века есть тайна этого человека с Богом, и требовать от него другим людям ничего нельзя. И если я требовал от тебя, то я ошибался и виноват в этом.
Так вот верное описание моего отношения к тебе и моя оценка тебя. Л (???) то, что может попасть в дневники (я знаю только, ничего резкого и та­кого, что бы было противно тому, что сейчас пишу – там не найдется). Так это 3-е о том, что может и не должно тревожить тебя о (в???) дневниках.
4) Это то, что если в данную минуту тебе тяжелы мои отношения с Чертковым, то я готов не видеться с ним, хотя скажу, что это мне не столько для меня неприятно, сколько для него, зная, как это будет тяжело для него. Но, если ты хочешь – я сделаю.
Теперь 5) то, что если ты не примешь этих моих условий доброй, мирной жизни, то я беру назад свое обещание не уезжать от тебя. Я уеду. Уеду, наверное. Не к Черткову, даже поставлю непременным условием то, чтобы он не приезжал жить около меня, но уеду непременно, потому что дальше так жить, как мы живем теперь – невозможно.
Я бы мог продолжать жить так, если бы я мог спокойно переносить твои страдания, но я не могу. Вчера ты ушла взволнованная, страдающая. Я хотел спать, лег, но стал не то что думать, а чувствовать тебя, и не спал, и слушал до часу, до двух, и опять просыпался и слушал, и во сне или почти во сне видел тебя.
Подумай спокойно, милый друг, послушай своего сердца, почувствуй, и ты решишь все, как должно.
Про себя же скажу, что я с своей стороны решил все-таки, что иначе не могу, не мог. Перестань, голубушка, мучить не других, а себя; себя, потому что ты страдаешь в сто раз больше всех. Вот и все.
14 июля, утро 1910 года. Лев Толстой».
Толстой передал его Софье Андреевне, но она письма не приняла. Когда же сам Лев Николаевич пытался ей прочитать письмо, она не стала его слушать. В. М. Феокритова рассказывает: «Я пришла к себе в комнату и сказала Татьяне Львовне, что Софья Андреевна опять в возбужденном состоянии. Но не успела я кончить, как в комнату, качаясь, бледный, с прерываю­щимся голосом вошел быстро Лев Николаевич со словами: “Подите к ней, я не могу больше, я начал ей читать письмо, которое я ей нарочно написал, чтобы ей все объяснить. Вот посмотрите, пишу: 1) все дневники буду дер­жать дома, 2) старые возьму у Черткова и буду сохранять сам, вероятно в банке, а она начинает кричать: – Я убью себя. – Это невозможно”...»
Привезла Саша дневники. – Под влиянием непрерывных требований Софьи Андреевны, доходивших до угрозы самоубийства, Толстой решил взять от В. Г. Черткова отданные ему ранее на хранение семь тетрадей своих Дневников за 10 лет, начиная с 1900 г. Толстой просил Сашу съездить в Телятинки за ними. При этом он написал записку Черткову: «Я так был взволнован нынче утром, что писав вам, думал, что я написал главное: то, чтобы вы сейчас же отдали дневники Саше. Теперь прошу вас об этом. Саша же прямо свезет их в банк. Очень тяжело, но тем лучше. Крепитесь в добре и вы, милый друг. Лев Толстой».
Возвращение Александры Львовны с Дневниками стерегли С. А. Толстая в верхней комнате, откуда были видны все дороги, и Л. Л. Толстой – на въезде в усадьбу. Александра Львовна, узнав, что ее стерегут, вернулась с противоположной стороны и через форточку ком­наты В. М. Феокритовой передала ей Дневники. В. М. Феокритова, в свою очередь, тут же передала их Т. Л. Сухотиной. Софья Андреевна, предупре­жденная Львом Львовичем о приезде Александры Львовны, быстро во­шла в комнату, отобрала у Т. Л. Сухотиной Дневники и начала их чи­тать. Тем не менее удалось уговорить ее возвратить тетради Татьяне Львовне. 16 июля дневники вновь были отвезены в Тулу Т. Л. Сухо­тиной, которую сопровождала С. А. Толстая, и положены на имя Тол­стого на хранение в Тульское отделение Государственного банка.

15 июля. Утром, опять волнение... Было очень, очень тяжело. – Из Записок В. М. Феокритовой: «Софья Андреевна сошла вниз, и мы слышали опять и опять ее угрозы убиться, жалобы на ее страдания и слезы: “Я всю ночь не спала, все мне казалось, что Лев Николаевич укладывается и хочет уйти от меня. Зачем он меня мучает, угрожает мне, что уйдет? Я совсем больна, а ему все равно” и т. д. Она затворилась у себя в комнате. Лев Николаевич пошел к ней и опять ее уговаривал, но вышел оттуда сильно взволнованный и говорил: “Не могу, не могу. Это моя последняя уступка”. Софья Андреевна упала на колени в коридорчике перед входом в спальню Льва Николаевича и хватала за ноги Льва Николаевича и кричала: “Это моя последняя просьба: отдай мне ключ или напиши мне доверенность на дневники! Я не верю, ты их отдашь опять Черткову”. – Встань, встань, пожалуйста, перестань, ради Бога, оставь меня, – кри­чал Лев Николаевич дрожащим голосом. Софья Андреевна вскочила, по­бежала к себе и закричала ему: “Я выпила всю склянку, я отравилась...” Лев Николаевич бросился к ней, но она ответила ему покойным голосом: “Я нарочно, я тебя обманула, я не пила”... Лев Николаевич вышел в сад бледный, с сильным сердцебиением. Саша побежала к нему и взяла его за пульс: – “Ничего, ничего, сказал он, в груди только стеснение... Ах, боже мой, ведь это ужасно, она меня обманула, сказала, что выпила, а потом говорит, что нарочно. Что это такое?”... – говорил Лев Николаевич, идя мимо балкона и говоря с собой. – “Теперь только этого недостает, чтобы Лев Львович пришел меня ругать”, прибавил он со слезами в голосе, проходя мимо нас с Сашей. Саша побежала за ним в сад, боясь оста­вить его одного, он просто качался и был очень бледен. Я тоже пошла за ними посмотреть и помочь, в случае надобности, Льву Николаевичу... Прохожу мимо окна Софьи Андреевны. Она стоит и машет руками, просит вернуть Льва Николаевича. Но он подошел ко мне и заговорил скоро и взволнованно: “Подите, пожалуйста, к ней, внушите ей, что она делает то самое, от чего я, как писал ей в письме, уйду от нее... внушите ей, я не могу больше”...».
Сама С. А. Толстая записала: «С утра я опять взволновалась от отказа Льва Николаевича дать мне ключи или бумагу из банка на хранение, а то я буду бояться, что он свои дневники опять отдаст Черткову. Он грубо отказал. Со мной сделался опять тя­желый нервный припадок. Хотела выпить опий, опять струсила; гнусно обманула Льва Николаевича, что выпила; сейчас же созналась в обмане; плакала, рыдала, но сделала усилие и овладела собой. Как стыдно, больно, но... нет, больше ничего не скажу. Я больна и измучена».
Вечером Американец… – Мэтью Геринг, американец из штата Небраска (Северная Америка), магистр права Эдинбургского университета; просил разреше­ния приехать в Ясную Поляну как личный друг Вильяма Брайана (1860–1925) – американского поли­тического деятеля, министра иностранных дел, бывшего у Толстого в 1903 г. и находившегося с ним в переписке. Геринг писал Толстому, что имеет личное поручение к нему от Брайана и что единственным поводом его поездки в Россию является надежда повидать Толстого.

17 июля. С Львом вчера разговор... – Л. Л. Толстой укорял отца в том, что он не согласует своих поступков с убеждениями, высказываемыми в писаниях.
…ездил к Черткову. Довольно хорошо обошлось. – Толстой 17 июля ездил в Телятинки, где собственноручно переписывал свое Завещание, в котором упоминалось, что в случае смерти Александры Львовны он на­значает наследницей всех своих писаний Татьяну Львовну Сухотину. Это было его последнее посещение Телятинок. Толстому не было укоров за эту поездку со сто­роны С. А. Толстой.

18 июля. «Я изменил ей и оттого скрываю дневники». – Толстой при­водит слова Софьи Андреевны по поводу его нежелания отдать ей на хранение Дневники.
Вечером… Чертков… – Из Записок В. М. Феокритовой: «В. Г. Чертков по приглашению Толстого приезжал и рассказывал о становом приставе с урядником, которые допрашивали его о живущих в доме лицах, на что он отказался отвечать. С. А. Толстая сказала, что в дей­ствиях полиции нет ничего возмутительного; гораздо хуже, сказала она, когда являются в дом посторон­ние люди, врываются в семью, которых она при других условиях и на порог бы не пустила. Около 11 часов Софья Андреевна заявила, что пора расходиться, и, не ожидая окончания чаепития, распорядилась убирать со стола».

19 июля. …ядовитую статью в Конгресс мира… – 23 мая Толстой получил приглашение от секретаря организационного комитета Стокгольмского конгресса мира 1910 г., доктора словесности Ж. Бергмана приехать в Стокгольм на намечавшийся 1–6 августа (нов. ст.) конгресс мира. Толстой решил сделать добавление к своему «Докладу для конгресса мира в Стокгольме», приготовленному в 1909 г. Написав короткое добавление, он решил статью эту не посылать и ограничился кратким письмом бар. Бонду и Ж. Бергману.
…письма. – 1) от П. И. Бирюкова, в котором он писал о своей жизни, сообщал о том, что собирается в Ясную Поляну и спрашивал о пожаре у М. А. Шмидт. Толстой ответил в тот же день: «У меня хуже пожара. Софья Андреевна взволнована, раздражена, почти душевно больна – ненависть к Черткову, ревность к нему, и мне очень трудно. Но я чувствую, что это и поделом, и на пользу мне»; 2) Тол­стой написал короткий ответ киевскому гимназисту Б. Быховскому на его письмо о «Войне и мире».
…с приездом докторов хуже. – Приехали вызванные к Софье Андреевне врач Д. В. Никитин и профессор Московского университета, невропатолог Г. И. Россолимо (1860–1928), поставили диагноз болезни С. А. Толстой: «Дегенератив­ная двойная конституция – паранойяльная и истерическая, с преобладанием первой. В данный момент эпизодическое обострение». Врачи советовали Льву Николаевичу и Софье Андреевне разъехаться хотя бы на время, что вызвало сильное раздражение с ее стороны, а Толстой стал собираться в Кочеты к Сухотиным. С. А. Толстая в Ежедневнике отметила: «Выпи­сали докторов меня лечить, разбив мое сердце. Никитин и Россолимо дали мне советы: не волноваться, брать ванны, гулять, просто смешно. Тут сердце кровью обливается, а гулять».
…ездил к милым людям в Овсянниково. – М. А. Шмидт, Горбуновы-Посадовы и Буланже.

20 июля. Сидел… в елочках, писал письмо Черткову. – Елочки – дальняя часть яснополянского парка, где Толстой любил уединяться, особенно в ут­ренние часы, и там, сидя на скамейке, записывал свои мысли. Письмо написано карандашом на вынимающихся листках из За­писной книжки: «Не переставая думаю о вас, милый друг. Бла­годарен вам за то, что вы помогали и помогаете мне нести получше мое заслуженное мною и нужное моей душе испытание, несмотря на то, что это испытание не менее тяжело для вас. И помогайте, пожалуйста, нам обоим не слабеть и не сделать чего-нибудь такого, в чем раскаемся. Я рад, что понимаю ваше положение, которое едва ли не труднее моего. Меня ненавидят за то, что есть, смело скажу, во мне хорошего, обличаю­щего их, но ко мне и по моим годам, и моему положению они все – а имя им легион – чувствуют необходимость иметь внимание и сдерживаются. Вас же за то высокое, святое, что есть в вас – опять смело скажу – им нечего опасаться, и они не скрывают свою ненависть к добру, или скрывают ее под равными выдуманными обвинениями вас. Я это по­нимаю и больно чувствую за вас. Но будем держаться. Пожалуйста, по­могайте мне, а я вам. Собой не похвалюсь. Не могу удержать недоброго чувства. Надеюсь, пройдет».
Россолимо поразительно глуп по-ученому, безнадежно. – Запись сделана под впе­чатлением разговоров с Г. И. Россолимо о причинах само­убийств.
…не перестающая борьба о Льве... – О внутренней борьбе с чувством к сыну.
…как Франциск, испытать радость совершенною, признав упреки дворника заслуженными. – Франциск Ассизский (1182–1229) – подвижник, особо чтимый католической церковью. Основатель монашеского ордена францисканцев. Толстой читал о Франциске Ассизском книгу Поля Сабатье: «Жизнь Франциска Ассизского» (М. : Посредник, 1895).
Разговором Франциска с «братом Львом» о «радости совершенной», несколько им переработанным, начинается сборник Толстого «Мысли мудрых людей», из него перешло во все три последующие сборника: «Круг чтения», «На каждый день» и «Путь жизни».
В связи с собственными переживаниями Толстой вновь вспоминает этот разговор Франциска с братом Львом: Франциск просит его записать, что радость совершенная не в том, чтобы «братья подавали по всей земле пример святой жизни»; не в том, чтобы они исцеляли больных, воскрешали умерших; не в том, что они знали все языки, науки и писания и, благодаря им, проникали бы в тайны души и совести людей; не в том, чтобы им «открылись все клады земли» и они познали бы тайны жизней всего живущего на земле, а «радость совершенная» в том, что «когда мы придем в Порциоиколо, – говорит Франциск, – грязные, оборванные, окоченелые от холода и голодные, и попросимся пустить нас, а привратник скажет нам: “Что вы, бродяги, шатаетесь по свету, соблазняете народ, крадете милостыню бедных людей, убирайтесь отсюда!” и не отворит нам. И если мы тогда не обидимся и со смирением и любовью подумаем, что привратник прав, что сам Бог внушил ему так поступить с нами, и мокрые, холодные и голодные пробудем в снегу и в воде до утра без ропота на привратника, тогда, брат Лев, только тогда будет радость совершенная».
Не могу… простить Веру за ее падение. – О Вере Сергеевне Толстой, племяннице Толстого, разделявшей его взгляды. «Падение» заключалось в ее гражданском браке с башкир­цем Абдурашидом Абульфаком Сарафовым и рождении сына.

21 июля. Читал «Вестник Европы». – Петербургский ежемесячный журнал (выходил с 1866 по 1918 гг.), с прежним редактором которого – М. М. Стасюлевичем – Толстого связывала давняя дружба (с 1908 г. редактор – М. М. Ковалевский), журнал высылался ему редакцией. Толстой помещал в нем свои произведения, рекомендовал близких ему авторов.
21 июля Тол­стой читал в июльском номере «Вестника Европы» статьи С. «Смерт­ники» и В., «Благовещенская утопия» о том, как в 1900 г. на Дальнем Востоке, в реке Амуре, русскими властями было потоплено три тысячи китайцев.
Гольденвейзер, Чертков. Опять припадок у Софьи Андреевны. – Вечером приезжал А. Б. Гольденвейзер и, по приглашению Софьи Андреевны, В. Г. Чертков с сыном. Из записок В. М. Феокритовой: С. А. Толстая, узнав, что приехал Чертков, взволновалась, ушла в сад и стала ходить около балкона, затем быстро вошла на балкон. «Чертков и Дима, который приехал с отцом – пишет Феокритова, – встали и поздоровались с ней. Она едва поклонилась и почти вырвала руку у Черткова. Владимир Григорьевич сказал ей, что привез добавление к “Власти тьмы”, которое она просила. – Поздно, теперь не нужно, – резко ответила Софья Андреевна, – лучше бы телеграммы юбилейные отдали, взяли на один месяц, а держите два года. Я думаю, можно быть господином своего слова хоть раз”, – продол­жала грубо говорить Софья Андреевна, все больше и больше волнуясь. Чертков пытался ей объяснить, почему он их еще ей не привез, но это было напрасно, она не давала ему выговорить ни слова, и он замолчал. Все как-то притихли, всем было опять невыносимо тяжело и стыдно. Разговор уже не клеился. Только Лев Николаевич, как всегда, стараясь все смяг­чить, заговорил о своих текущих работах. Опять замолчал, и Гольден­вейзер с Чертковым поспешили уехать. Даже Лев Львович нашел ее поступок неприличным и сказал ей, что нельзя быть такой несдержанной, – уж если она вышла, то нужно быть учтивой. Она все говорила, что не может владеть собой, что она так ненавидит Черткова, что удивляется только, как он не понимает ее состояния и ездит, когда она подает ему два пальца. А Чертков ездил к Льву Николаевичу всегда только тогда, когда пригла­шала сама же Софья Андреевна, прося его не обращать на нее внимания и бывать у Льва Николаевича. Долго мы слышали, как Лев Николаевич, вероятно взволнованный этим поступком Софьи Андреевны, ходил по балкону, не спал и жаловался на боль в печени».
…письмо о Франциске. – Письмо Т. Л. Сухоти­ной, в котором она писала о Франциске Ассизском.

22 июля. Писал в лесу. – Толстой свое Заве­щание писал в лесу близ деревни Грумонт, в трех верстах от Ясной Поляны. По этому Завещанию все, когда-либо им написанное, где бы оно ни на­ходилось, после его смерти переходит в полную собственность его млад­шей дочери Александры Львовны Толстой, а в случае ее смерти раньше него – старшей дочери Татьяны Львовны Сухотиной. Свое Завещание Толстой неоднократно переписывал, так как оно должно было быть безуко­ризненным с формальной стороны, чтобы после его смерти невозможно было, оспорив Завещание, помешать осуществлению воли Толстого в отно­шении его писаний. Воля же его заключалась в передаче своего творческого наследия В. Г. Черткову, с тем, чтобы все сочинения не составляли ничьей соб­ственности, а стали бы достоянием всего человечества, чтобы каждый имел право безвозмездно печатать все им когда-либо написанное. Но так как существовавшие тогда законы не допускали юридической передачи во всеобщую собственность, то необходимо было назначить наследником какое-либо определенное лицо.
Толстой, по соглашению с В. Г. Чертковым, выбрал официальной наследницей свою младшую дочь Александру Львовну Толстую, наиболее близкую к нему по взглядам. Прибегнуть к составлению формального завещания Толстой считал себя вынужденным, так как жена и некоторые из детей не сочувствовали его намерению и не хо­тели лишаться значительной материальной ценности, которую составляло литературное наследие Толстого.
Зная это и продолжая жить в яснополянском доме, Толстой, во из­бежание ссор в семье, должен был тщательно скрывать от семейных как наличие самого Завещания, так и его содержание, что наряду с допытываниями Софьи Андреевны и некоторых младших сыновей доставляло ему много мучений. [См. также: Ядовкер. К истории исполнения завещания Л. Н. Толстого (1911–1914 гг.) // Яснополянский ежегодник. 2001. С. 453–471].
22 июля Чертков ожидал Толстого для пи­сания Завещания в Телятинки. Но Толстой, желая оградить себя от по­дозрений со стороны Софьи Андреевны и мучительных для него упреков, решил в Телятинки не ехать, а отправился верхом в лес, прося бывшего в Ясной Поляне А. Б. Гольденвейзера съездить в Телятинки за текстом Завещания и за свидетелями. Гольденвейзер, исполнив эту просьбу, вскоре поехал к назначенному месту в сопровождении двух других свидетелей: А. П. Сергеенко и сотрудника Черткова А. Д. Радынского.
Завещание было собственноручно написано Толстым в Засеке близ дер. Грумонт на пне, заменившем ему стол. Оно было после смерти Толстого утверждено Тульским окружным судом 16 ноября 1910 г.
Дома опять раздражение... – Из Записок В. М. Феокритовой: «За обе­дом опять была неприятная история. Софья Андреевна стала упрекать нас и Льва Николаевича, что мы все скрываем от нее и ничего ей не даем из того, что пишет Лев Николаевич. Я сказала, что до сих пор все, что было написано Львом Николаевичем, я ей отдала, и что она, вероятно, забыла и куда-нибудь спрятала. Она спрашивала о “Разговоре с крестьянином”, написанном в 1909 г. Софья Андреевна отрицала, говорила грубо, обидно... Лев Николаевич не вы­держал и сказал ей: “Что ты все упрекаешь, Соня, ведь это ужасно! Кто тебе не дает, что от тебя скрывают? Если бы ты интересовалась, что я пи­шу, ты бы знала все, все было напечатано в газетах. Софья Александровна Стахович читала здесь, интересовалась, говорила про эту статью, писем сколько я получил, а ты только теперь вдруг этим заинтересовалась...” – Ну что же, ну только теперь, – заговорила Софья Андреевна. – Вот ты написал новую пьесу, а отдал только Черткову да себе оставил, только два и есть, почему же мне не дал, я даже не читала и в глаза не видала – горячилась Софья Андреевна. – Вот у него есть, а у жены нет!.. – “Ну, отдал, что же из этого? Это просто невозможно...”, – заговорил опять Лев Николаевич. Софья Андреевна вскочила из-за стола. Лев Николаевич посмотрел ей вслед и грустным слабым голосом проговорил: “Это добром не кончится!” …Он хотел опять с ней помириться и опять прощал ей все. Я их встретила уже на лест­нице, они шли гулять, и Софья Андреевна была оживлена и говорила: “Как можно отказывать Черткову? Нет, нет, пожалуйста, не надо. – За­чем скандал делать, пусть приезжает! Булгаков! Пожалуйста, ничего не говорите Черткову, пусть приезжает!” – говорила быстро Софья Андре­евна. А Лев Николаевич, желая дать ей совсем успокоиться, просил Черт­кова сегодня не приезжать и говорил Софье Андреевне, что он совсем не нужен ему и что ему дорого только ее спокойствие».
Толстой намеревался послать В. Ф. Булгакова в Телятинки с просьбой, чтобы Чертков не приезжал 22 июля. Но, как сообщает Булгаков, вместо этого Толстой передал письмо к Черткову приходившей из Телятинок молодой финке, которая, разойдясь с Чертковым, не успела ему передать, и Чертков приехал вечером 22 июля. Сама же С. А. Толстая 22 июля отправила письмо В. Г. Черткову: «Извините меня, Владимир Григорьевич, что я вче­ра была невольно так не гостеприимна; у меня был такой сильный прилив к голове, что сегодня утром пришлось поставить пиявки. Надеюсь, что вы поймете мое нездоровье и не прекратите своих посещений. София Толстая. 22 июля 1910 г.».
«Но вот приехал Владимир Григорьевич, и опять волне­ние. – “Дня не даст отдохнуть, – говорила Софья Андреевна. – Опять уже здесь”. – Да вы же его звали, – сказала я. – “Ну что же, что зва­ла, так и нужно сейчас приезжать?” – сказала Софья Андреевна и, обес­покоенная тем, что Чертков сидит на балконе с Львом Николаевичем, сня­ла башмаки и пошла в спальню слушать, что говорят... Всем было тяжело...»
Жан Лабрюйер (1645–1696) – французский писатель-моралист. Избранные его мысли, «Pensees» были переведены на русский язык Г. А. Русановым и вышли с предисловием Толстого в изд. «Посредник» (1908). Толстой читал книгу «Характеры или нравы этого века» с предисловием Прево-Парадоля и Сен-Бева, перевод с франц. П. Д. Первова. (СПб., 1890). На обложке надпись: «Глубокоуважаемому Льву Николаевичу Толстому от переводчика. 1910».

23 июля. Очень тяжело ... нездоров… – Температура 39,4, пульс 90, озноб.
…я врежý и себе, и ей уступчивостью. Хочу попытать иной прием. — Постепенно Толстой пришел к мысли, что дальнейших уступок он делать не должен, а наоборот, следует «стараться не раздра­жаться и стоять на своем, главное, молчанием».

24 июля. …чтобы не дать нам возможности говорить только вдвоем. – Из Записок Д. П. Маковицкого: «Вечером был Владимир Григорьевич. Софья Андреевна не отходила от них... – Я не могу дольше видеть Черткова, – говорила Софья Андреевна, – пусть остаются одни, мне и так советовали доктора уехать. Вот я и уеду хоть на несколько дней. Пошла в комнату, заперлась и начала уклады­ваться».
Но я встал и спросил его... – Толстой спрашивал Черткова, согласен ли он с внесенными им двумя поправками к своему завещательному распоряжению, которое составил по его просьбе Чертков («Объяснительная записка к завещанию» от 31 июля 1910 г.). По­правки Толстого заключались в следующем: 1) включить в завещательное распоряжение условие, чтобы все написанное им не только после 1881 г., но и ранее было передано после его смерти В. Г. Черткову для просмотра и издания; 2) вторая поправка заключалась в том, что, в целях ограждения Черт­кова от всевозможных нареканий, в тексте записки оговаривалось, что Чертков после смерти Толстого ведет работу над его рукописями в материальном отношении на тех же основаниях, на каких он издавал их при его жизни, т. е. не извлекая себе из этого никаких выгод.

25 июля. Соня… Решила уехать и уехала в Тулу... – С. А. Толстая, по Запискам Маковицкого, уехала в 2 часа. «Простилась, как если бы навсегда уезжала и больше не намеревалась вернуться. В кармане пистолет, с собою опий, перекрестила дочь, Ольгу Константиновну. Меня просила простить ей, чем провинилась, я был тронут. Лев Львович хотел подсесть к ней в экипаж, она отклонила и уехала одна... Сегодня у Льва Николаевича было стеснение в груди. К четырем прошло. В 7 ч. Софья Андреевна вернулась... пока обедали, спокойно, мирно, даже весело».
Сама С. А. Толстая записала о своей поездке в Тулу: «Решила уехать из дому. Уложилась, взяла с собой яд, чтобы, если не выдержу, принять его в одиночестве. Плакала, покидая свой дом, и предоставила Черткову свое место. Встретила на вокзале в Туле Андрюшу с семьей. Он понял мое состояние и свез домой. Радость Льва Николаевича и моя, почувствовала его любовь, когда я вернулась. Ве­чер мирно без Черткова и хорошо в семье».
Намереваясь уехать из Ясной Поляны, С. А. Толстая написала «Предположенную, но не пос­ланную статью в газеты» следующего содержания: «В мирной Ясной Поляне случилось необыкновенное событие. Покинула свой дом граф. Софья Андр. Толстая, тот дом, где она в продолжение 48 лет с любовью берегла своего мужа, отдав ему всю свою жизнь. Причина та, что ослабевший от лет Лев Ник., подпал совершенно под вредное влияние господина Ч-ва, потерял всякую волю, дозволяя Ч-ву, и о чем-то постоянно тайно совещался с ним. Проболев месяц нервной болезнью, вследствие которой были вызваны из Москвы два доктора, графиня не выдержала больше присутствия Ч-ва, и покинула свой дом с отчаянием в душе». (Дневник С. А. Толстой, от 26 июля 1910 г.)
Говорил с Львом. Тщетно. – Говорил Льву Львовичу, что он наделал много зла в обострении отношений с матерью, что его поступки – следствие той ненависти к отцу, которую он испытывает време­нами, когда он считает отца неправым, про что он сам недавно ему гово­рил. (Дневник А. Л. Толстой от 25 июля 1910 г.)
Тут ночует хороший Гольденвейзер. – А. Б. Гольденвейзер остался ночевать в Ясной Поляне из-за дождя. Во время разговора о том, что только болезнью можно объяснить поведение Софьи Андреевны, Толстой ответил, что «это не болезнь, а отсутствие нравственных начал. Мы не дол­жны считать таких людей больными... Она совершенно ли­шена всякой религиозной и нравственной основы; в ней даже нет простого суеверия, веры в какую-нибудь икону. С тех пор, что я стал думать о ре­лигиозных вопросах, вот уже тридцать лет, противоположность наших взглядов обнаруживается все резче, и дошло вот до чего... В ней сейчас нет ни правдивости, ни стыда, ни жалости, ничего... одно тщеславие, чтобы об ней не говорили дурно. А между тем ее поступки таковы, как будто она старается только о том, чтобы все знали и говорили про нее дурно. Она этого не замечает, а какое-нибудь любезное или льстивое слово – и она довольна, и ей кажется, что ее все хвалят…»

26 июля. Письма. – 1) Д. Каба­нову – о возможности целомудренной дружбы между мужчиной и женщи­ной; 2) тяжело раненому на японской войне, находившемуся при смерти инженеру-технику В. Н. Бабинцеву – о понимании тяжести его положения; 3) В. Г. Черткову.
Пишу и то с опасением. – Толстой опасался, что Дневники его будут найдены и прочтены женою. Во избежание этого он завел «Дневник для одного себя», который прятал и никому не давал читать.
Сыновья, Андрей и Лев, очень тяжелы... по-своему. – Отношение Толстого к сыну Андрею Львовичу были чрезвычайно сложны. Лев Николаевич ценил некоторые черты в характере сына, например его природную доброту. С другой стороны, (осуждал???) распущенная жизнь, развод с пер­вой женою и вторичный брак, в политике – крайне пра­вое направление и защита смертной казни, наконец нескрываемое стрем­ление извлечь материальные выгоды из писаний отца после его смерти...
Отношение Толстого к Льву – другого характера: он чужд был отцу по самому своему внутрен­нему содержанию, хотя в ранней молодости сочувствовал идеям отца. Духовную отчужденность от сына и его резкие и оскорбитель­ные выходки против себя Лев Николаевич мучительно пе­реживал.
…письмо Черткову, и хорошее от него. – Все усиливающееся раздражение С. А. Толстой против Черткова привело Толстого к мысли прекратить личные свидания с ним; написал об этом Черткову, который в свою очередь писал Толстому: «О моих личных чувствах в этом деле и речи быть не может. Я вполне готов, если это нужно для вашего спокойствия, или вообще – по вашему мнению, не видеться с вами и день, и целый промежуток времени и даже до самой смерти которого-либо из нас. Но при этом буду, как всегда, с вами вполне откровенен и, прав ли я или ошибаюсь, но сообщу вам мое опа­сение. А именно, я боюсь, как бы из желания успокоить Софью Андреевну вы не пошли слишком далеко и не поступились бы той свободой, которую следует всегда за собою сохранять тому, кто хочет исполнять волю не свою, а Пославшего. Например, мне кажется, что обещаний поступать так или иначе не следует давать никогда никому. Не следует также ставить себя в такое положение к другому человеку, чтобы мои поступки зависели от его разрешения. Хозяин у нас один, и ни в каких случаях, крупных или мелких, нам, его слугам, не следовало бы связывать своей воли подчине­нием себя, в том или другом отношении, воле или капризу другого чело­века, как бы это, по нашим соображениям, ни должно было бы благотворно действовать на этого другого человека в физическом или душевном отноше­нии. Знаю, что, уступая и отказываясь от своих желаний и предпочтений, бывает иногда трудно определить себе, где провести границу и что, ради того чтобы не обесценить всего того, что уже уступил, может явиться ис­кушение скорее перейти за эту границу, чем не дойти до нее. К тому же и внутреннее духовное удовлетворение от своего смирения, от сознания того, что все уступаешь и ничего не отстаиваешь, влечет в сторону все боль­ших и больших уступок. И тут-то и бывает у вас, я боюсь, опасность усту­пить свою свободу, связать себя и поставить свое поведение в том или дру­гом отношении в зависимость от воли человека, а не одного только голоса божьего в своей душе в каждое настоящее мгновение. Вот почему, хотя я готов безропотно даже навсегда лично расстаться с вами, если вы будете находить в каждую данную минуту, что в этом воля божья; тем не менее мне было бы жаль и больно даже один раз не повидаться с вами вследствие связавшего вас обещания, данного вами человеку. Простите меня, если я ошибаюсь или вам неприятно то, что я высказал. Но мне было необходимо это вам высказать, иначе оно лежало бы тяжестью на моей душе...»

27 июля. Андрей приходил спрашивать... – После разговора с Александрою Львовной о Завещании, Андрей Львович отправился в кабинет к отцу и прямо спросил отца, есть ли у него какое-либо Завещание. После слов Толстого, что он не считает себя обязанным отвечать на этот вопрос, А. Л. Толстой вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Я не верю тому, чтобы они желали только денег. – Все трое (кто???) решили, что необходимо открыть Толстому смысл про­исходящего, уговорить его уехать к Татьяне Львовне в Кочеты. Из письма Черткова: «До­рогой друг, Тяжелая правда, которую необходимо вам сообщить, состоит в том, что все сцены, которые происходили последние недели, приезд Льва Львовича, а теперь и Андрея Львовича, имели и имеют одну определенную практическую цель. И если были при этом некоторые действительные болезненные явления, как и не могли не быть при столь продолжительном, напряженном и уто­мительном притворстве, то и эти болезненные явления искусно эксплуатировались все для той же одной цели. Цель же состояла и состоит в том, чтобы, удалив от вас меня, а если возможно и Сашу, путем неотступного, совместного давления выпытать от вас или узнать из ваших дневников и бумаг, написали ли вы какое-нибудь завещание, лишающее ваших семей­ных вашего литературного наследства, если не написали, то путем неот­ступного наблюдения за вами до вашей смерти помешать вам это сделать, а если – написали, то не отпускать вас никуда, пока не успеют пригла­сить черносотенных врачей, которые признали бы вас впавшим в старче­ское слабоумие для того, чтобы лишить значения ваше завещание. Не стану здесь приводить доказательства тому, что это не преувеличенные наши опасения, а несомненная истина, в которой нам всем пришлось против нашего желания и с неотступной болью сердца убедиться. Прошу вас только поверить тому, что мы не стали бы вам этого сообщать, если бы не успели несомненно убедиться в том, что это так».
Толстой в ответном письме писал: «Положение, не только хочу думать, но думаю не таково, как вы его себе представляете, т. е. дурно, но не так, как вы думаете. Теперь совсем спо­койно. И мне хорошо, и я рад. В случае же возобновления, я решил и на­деюсь исполнить твердое молчание. Ну да все это неважно. Будем старать­ся каждый из нас поступать, как должно (простите, что говорю вам такие пошлости), и будет все хорошо». Толстой считал, что «все не все так плохо, как вы думаете. А если это так, то я даже рад, хотя это очень дурно и эгоистично – значит, я рад, что они окажутся так дурны – но тогда я буду совершенно перед своей совестью свободен. Но я уверен, что вы из страха за меня все преувеличили... Одно, что меня вчера сму­тило, – сказал Лев Николаевич, – вы слышали, как она вчера говорила о миллионе, который ей предлагал издатель? Видно, что эта мысль у нее сидит в голове».
Из записей Д. П. Маковицкого: «Софья Андреевна выдала свои планы: если бы узнала, что Лев Николаевич написал Завещание, то пошла бы к царю, представила бы себя нищей и выпросила бы уничто­жение Завещания Льва Николаевича и введение себя в права. Думает о том с тремя младшими сыновьями: объявить Льва Николаевича сумасшед­шим. Лев Николаевич, услышав об этом, сказал, что в таком случае он не считал бы себя ничем связанным, все обещания взял бы назад и объявил бы, что все могут его сочинения печатать». С. Л. Толстой в замечаниях на комментарии дан­ного (какого?) тома в 1933 г. писал: «Маковицкий ошибается, предполагая определенный план действия Софьи Андреевны, Льва и Андрея. Я должен сказать, что разговоры об объявлении Льва Николаевича впавшим в старческое слабоумие и потерявшим память (а не сумасшедшим) были, но не было и не могло быть серьезных намере­ний. Ведь Софья Андреевна, Андрей Львович и Лев Львович знали, что я, Татьяна Львовна, Александра Львовна и, вероятно, Илья Львович не допустили бы их до этого. В то время они, очевидно, не сознавали всей гнусности и глупости таких мероприятий. Но это были только разговоры».
Рудольф фон Иеринг (1818–1892) – немецкий юрист, профессор гражданского права.

28 июля. …все было преувеличено. – О письмах В. Г. Черткова и А. Б. Гольденвейзера, в которых они пред­упреждали Толстого о корыстных намерениях С. А. Толстой и ее младших сыновей.
…нет… дневника, откровенного... Надо завести. – Дневник Толстого читали С. А. Толстая, В. Г. Чертков, А. Б. Гольденвейзер и др. И это стесняло его, он завел «Дневник для одного себя», который носил с собою, а на ночь клал под подушку.

29 июля. Поша приезжает, я рад. – Известие от П. И. Бирюкова, что он приезжает с семьей из Костромы в Ясную Поляну.

30 июля. Очень интересные письма. – Толстой имеет в виду письма: 1) Доминика Григорьевича Масло, спрашивавшего совета Толстого по поводу его семейной жизни; 2) Марии Смолиной – относительно фельетона в газете «Волынь» (1910. № 180-181, 5 июля); 3) священника А. Т. Т., описывавшего свое душевное состояние разочарования в священническом служении и просившего совета, как ему поступить, о необходимости молчания. – В. Ф. Булгаков передает слова Толстого: «Я понял недавно, как важно в моем положении, неделание. Т. е. ни­чего не делать, ничего не предпринимать. На все вызовы отвечать молчанием. Молчание – это такая сила! Я на себе это испытал. Влагаешь в него самые сильные доводы, и вдруг оказывается, что он вовсе ничего... Т. е. тот, кто молчит: представляешь себе, что он собирает все самые веские возражения, а он – совсем ничего... На меня, по крайней мере, молчание всегда так действовало... И просто нужно дойти до такого состояния, чтобы, как говорит Евангелие, любить ненавидящих вас, любить врагов своих... А я еще далеко не дошел до это­го... Я далек еще от того, чтобы поступать по-францискановски: “Запиши, что если изучить все языки и т. д., то нет в этом радости совершенной, а радость совершенная в том, чтобы, когда тебя обругают и выгонят вон, смириться и сказать себе, что это так и нужно, и никого не ненавидеть”. И до такого состояния мне еще очень, очень далеко!»
Софья Андреевна огорчилась оттого, что не пригласили ее играть. – В Ежедневнике С. А. Толстая отмечает: «Меня умышленно оттерли от игры в карты в винт, и я ужасно огорчилась».

31 июля. …приехали Лодыженские... – М. В. Лодыженский (1852–1917), духовный писа­тель, автор «мистической трилогии»: «Сверхсознание», «Свет Незримый», «Тем­ная сила» (Пг., 1912–1914; М., 1998). В книге «Свет Незримый» в главе девятой: «Как умирали святые и как умирал Толстой» он описал свое знакомство с Толстым за три месяца до его смерти: раз­говор об индусской философии, о йогах, о теософии, о смерти. «Разговор этот уяснил нам многое относительно Толстого», – заметил глубокомысленно автор. (Подглавки: последние дни Толстого, трагичность его кончины – если это подглавки, то с прописной и в кавычках). Доказав, что Толстой был «мало сведущ в нашей духовной литературе», что он игнорировал сочинения христианских подвижников («Добротолюбие»), Лодыжинский делает «проницательное» замечание: «Толстой, живший тогда, по-видимому, еще спокойно в кругу своей семьи» и, по мнению духовного писателя, «показал себя еще не установившимся в своих религиозных исканиях».
В приложении III к книге Лодыженский поместил выписки из газетных статей (врачей, В. Черткова, Е. Поселянина, М. Н. Толстой и др.) об уходе и обстоятельствах смерти Толстого.
М. В. Лодыженский приезжал вместе с женой и своим знакомым С. В. Чиркиным, управляющим русским консульством в Бомбее.

2 августа. Ездил за рожью. – Поехал верхом (один) в Колпну, где собирался купить семенной ржи для беднейших крестьян Ясной Поляны, озимь которых была попорчена червем. Покупку семян Толстой предполагал совершить на деньги (417 руб.), при­сланные Э. Моодом из сумм, полученных от издания на английском языке романа Толстого «Воскресение».
С Пошей хорошо говорил вечером. – Разговор о Завещании с П. И. Бирюковым, считавшим, что Толстой поступил неправильно: с одной стороны –придав ему характер конспиративности от семейных, тем самым предполагая их недоброжелательство, с другой стороны – официальная форма Завещания, пользующаяся защитой государства, противоречит убеждениям самого Льва Николаевича. Гораздо лучше, если бы он, собрав всех семейных, объявил им свою волю. Толстой сначала согласился с доводами Бирюкова и, отметив это в «Дневнике для одного себя», написал об этом Черткову, но после доводов Черткова признал, что Бирю­ков был неправ.

3 августа. …работал над корректурами. – О работе над корректурами «Самоотречения».
Чудное место Паскаля. – Мысль Паскаля: «Своя воля никогда не удовлетворяет, хотя бы исполнились все ее требования. Но стоит только отказаться от нее, от своей воли, и тотчас же испытываешь полное удо­влетворение. Живя для своей воли – всегда недоволен, отрекшись от нее – нельзя не быть вполне довольным. Единственная истинная добродетель – это ненависть к себе, потому что всякий человек достоин ненависти своей похотливостью. Ненавидя же себя, человек ищет существо, достойное любви. Но, так как мы не можем любить ничего вне нас, то мы вынуждены любить существо, которое было бы в нас, но не было бы нами, и таким су­ществом может быть только одно – всемирное существо. Царствие божие в нас — Лк. 17, 21; всемирное благо в нас, но оно не мы». Мысль эта включена Толстым в выпуск 24 «Пути жизни» – «Самоотречение».
Вечером тяжелая сцена... – Письмо Толстого к Мооду от 23 июля 1910 г., в котором Толстой просил его выпустить из биографии то место, где говорится о якобы неодобрительном отношении к Черткову его покой­ной дочери Марьи Львовны Оболенской, явилось толчком к возбуждению Софьи Андреевны. Она вновь стала вспо­минать запись Толстого в его Дневнике молодости от 29 ноября 1851 г., где говорится о его влюбленности в мужчин, стала читать вслух присут­ствовавшим это место из Дневника вместе со своими примечаниями, в кото­рых она, основываясь на этой записи, старалась объяснить дружбу Тол­стого к Черткову как патологическую, противоестественную привязан­ность мужчины к мужчине. В записи этой Толстой писал: «Я никогда не был влюблен в женщин... В мужчин я очень часто влюблялся...» В тот же день Софья Андреевна написала ответ Мооду, в котором она просила не считаться с желанием ее мужа, который «стал слаб, потерял собственную волю и находится под влиянием Черткова и боится его...»
В этот же день С. А. Толстая получила письмо от матери В. Г. Черткова, Е. И. Чертковой, в котором она протестовала против распространяемой Софьей Андреевной клеветы на ее сына. Софья Андреевна сейчас же от­ветила Е. И. Чертковой. Оба эти письма опубликованы А. Б. Гольден­вейзером в его Записях. Не удержавшись в своем раз­дражении против Черткова, Софья Андреевна стала требовать, чтобы Лев Николаевич прочитал ее переписку с Моодом и Е. И. Чертковой, когда же он отказался, сама прочла ему приведенную выше выдержку из его Днев­ника молодости со своими объяснениями. В. Ф. Булгаков пишет об этом в записи от 3 августа своего Дневника: «Сегодня вечером опять тяжелые и кошмарные сцены. Софья Андреевна перешла все границы в проявлении своего неуважения ко Льву Николаевичу и наговорила ему безумных вещей, оправдывая ненависть свою к Черткову. Я видел, как после разговора с ней в зале Лев Николаевич быстрыми шагами про­шел через мою комнату к себе, прямой, засунув руки за пояс и с бледным, точно застывшим от возмущения и ужаса перед услышанным, лицом. Затем Лев Николаевич запер за собой дверь в спальню на ключ. Потом он прошел из спальни в кабинет и точно так же запер на ключ дверь из кабинета в гостиную, замкнувшись таким образом в двух своих комнатах, как в крепости...»
С. А. Толстая в Ежедневнике от 3 августа пишет: «Мне было плохо весь день. Мучительные мысли и подозрения не оставляли меня. Получила письмо от Чертковой и Моода. Вечером предложила Льву Николаевичу для объяснения моей ревности к Черткову прочесть его старый Дневник 1850 г. о его любви к мужчинам. Лев Николаевич рассвирепел ужасно, кричал “уйду”, бегал по ком­натам, как зверь, и заперся. Опять страдания!»

4 августа. Много посетителей пустых. – 1) Гимназист-революционер С. Двумяицев, живший в За­секе; 2) семина­рист; 3) студент с женой – учительницей французского языка; 4) И. И. Перпер, редактор жур­нала «Вегетарианское обозрение», который приходил из Телятинок от Чертковых с просьбой о содействии его журналу; 5) был еще «какой-то человек», который во время беседы с Толстым разрыдался, и 6) прохожий с Сахалина.

5 августа. Поправил письмо священнику. – Ответ священ­нику Христорождественской церкви в Палашах (Москва) Дмитрию Никифоровичу Рейскому, приславшему Толстому длинное обличительное письмо. Над своим ответом Толстой работал три дня.
Американец globe trotter (кругосветный путешественник – англ.). – Нарочный из Тулы привез письмо к С. А. Толстой от американца с просьбой разрешить приехать к Толстому на самое короткое время. Толстой предполагал, что это писал Роберт Хентер, а оказался Фриманом, «сыном директора большого нефтяного синдика­та, и никаких вопросов к Толстому не имел». (чьи слова в кавычках?)

6 августа. Приехал Короленко. – В. Г. Короленко много рассказывал Толстому о впечатлениях, полу­ченных им от его многочисленных путешествий по России; о нравах, обычаях и верованиях русских инородцев: якутов, вотяков и пр.; о судеб­ных делах... Часть беседы с Короленко стенографически записана А. Л. Толстой.
[Короленко приезжал на похороны Толстого. Его телеграммы под заглавием «Умер» были опубликованы в газетах «Речь» (1910, 8 и 9 нояб.), «Русские ведомости» (1910. № 263, 14 нояб.)].

7 августа. …хорошо поговорили. – Толстой и Короленко, гуляя, оставались вдвоем свыше часа и, по записи А. Л. Толстой, оба остались довольны своим разговором. Короленко сказал: «Я слыхал прежде, будто Лев Николаевич очень нетерпим к мнениям других людей, но из нашего разговора я убедился, что это неправда». Сам же Толстой говорил: «А Короленко мне очень понравился. Он очень умный. Я с ним утром по­говорил о религиозных вопросах. Он стоит на научной точке зрения, но все-таки понимает многое».
Сушился у Сухининых. – Толстой решил проводить уезжавшего через Тулу Короленко, затем вместе с Булгаковым пережи­дал застигнувший их дождь на даче знакомого ему тульского доктора Л. Г. Сухинина.
Саше дать выписать… – Толстой поручил А. Л. Толстой выписать из Записной книжки в тетрадь Дневника свои мысли, так как она была недовольна тем, что 5 августа он поручил сделать это Булгакову.

8 августа. Только встал, выбежала Софья Андреевна... – Из Записок В. М. Феокритовой: «Софья Андреевна не спала всю ночь и уже половина восьмого пошла в лес, опять на то же место в елочки, где всегда гуляет Лев Николаевич. Увидя его, начала предлагать ему, чтобы он виделся с Чертковым (Лев Николаевич гово­рил Саше), что она видит, как он скучает без него, говорила очень возбужденно, и Лев Николаевич, конечно, отказался и сказал, что ему дороже всего ее спокойствие и что он не хочет видеться с Чертковым и приносить ей этим страдания... Вернулась она только к завтраку, пришла усталая...»
…Телятинские ребята. – Молодежь, жившая у Чертковых в Теля­тинках.
Но 5 человек… жалко их. – Пять человек молодых парней, соби­равшихся отказаться от военной службы.
С Соней хорошо поговорили. Должно быть, поеду к Тане. – Толстой говорил с Софьей Андреевной о том, что намеревается в скором времени уехать к Т. Л. Сухотиной в Кочеты.

9 августа. …в …серьезном настроении. – С. А. Толстая записала, что на ее вопрос о том, почему Лев Николаевич в мрачном настроении, «он сказал сначала, что что-то скучно; потом истолковал мне так, что он не мрачен, а просто серьезен; что бывает такое настроение, когда все разговоры кругом кажутся ненужными, скуч­ными, бесцельными, что все ни к чему».
Василий Юльевич Ферре (1864–?) – сосед Толстых по Ясной Поляне, бывший смоленский вице-губернатор.
…Венгер. – Приезжал корреспондент одной из венгерских газет. Выяснилось, что, занимаясь земельным вопросом, он ничего не знал о Генри Джордже, что вызвало недоумение и отрицательное к нему отношение со стороны Толстого.

10 августа. Письма. – 1) Е. И. Петровской – о воспитании в связи с его рассказом «Благодарная почва»; 2) И. Д. Шевченко – по поводу просьбы выписать его в Ясную Поляну; 3) плотнику Петру Серегину, просившему выслать ему номера журнала «Неделя» за 1910 г.
Софья Андреевна упала. – С. А. Толстая во время скульптурного сеанса для Л. Л. Толстого, лепившего ее бюст, упала и ушибла себе ногу.
Вечером были солдаты… – На поле, против въезда в усадьбу, разбили лагерь два бата­льона солдат. Начальство из боязни их общения с Толстым, разъясняя, «он враг вам», запретило им выходить из лагеря после вечерней зари, угро­жая за неисполнение карцером до трех месяцев. Тем не менее три сол­дата-еврея пробрались к Толстому и имели с ним беседу.

12 августа. 1) Полезно приучиться, когда один… – В. Ф. Булгаков при­водит слова Толстого: «Какой прекрасный день в “Круге чтения”! Рассказ Мопассана “Одиночество”. В основе его прекрасная, верная мысль, но она не доведена до конца. Как Шопенгауэр говорил: “Когда остаешься один, то надо понять, с кем ты остаешься”. У Мопассана нет этого. Он находился в процессе внутреннего роста, процесс этот в нем еще не закончился. Таковы все дети, и сколько взрослых и стариков!».

13 августа. Глупая демонстрация. – Из Записок В. М. Феокритовой: «Нынче ходил по террасе и считал шагами, сколько верст сделаю, и так был углуб­лен в это занятие, что не заметил, как подошел к террасе молодой чело­век, оборванный, мокрый... – “Вы – Лев Николаевич?” – Я. – “Я иконы пишу, – начал тот заминаясь, – ничего не имею... не можете ли помочь?” – Тип обычного просителя, я ему сказал что-то неприятное, верно, потому, что он нарушил мое занятие, и ушел. Потом устыдился, вернулся, поговорил, книжки дал... Холод, а он мокрый, дрожит. “Вы промокли?” – спросил я. – “Ну это ничего, я привык”, – бодро ответил он мне».
…барыня, фельдшерица. – Е. Д. Языкова, знакомство с идеями Толстого перевернуло ее жизнь, она отказалась от праздной жизни, сдала фельдшерский экзамен и стала работать. Разговаривали на «самые обык­новенные вопросы, ничего нового: чем могу быть другим полезна? вопросы о любви».

14 августа. Очень дурное состояние Софьи Андреевны... – С. А. Толстая находилась в волнении из-за того, что Толстой решил уехать в Кочеты, от­дохнуть от мучительного для него состояния жены. Но она все-таки решила ехать в Кочеты, лишь бы не оставлять без себя Льва Николаевича.
Письмо от Черткова… – В. Г. Чертков советовал Толстому, во избежание осложнений со стороны С. А. Толстой, могущих помешать его отъезду в Кочеты, лучше воздержаться от приезда в Телятинки.
…и мое к нему. – Письмо Толстого к Черткову: «Спасибо вам, милый друг, за письмо. Меня трогает и умиляет эта ваша забота только обо мне… Знаю, что все это нынешнее, особенно болезненное состояние может казаться притворным, умышленно вызванным (отчасти это и есть), но глав­ное в этом все-таки болезнь, совершенно очевидная, болезнь, лишающая ее воли, власти над собой. Если сказать, что в этой распущенной воле – в потворстве эгоизму, начавшихся давно, виновата она сама, то вина эта прежняя, давнишняя, теперь же она совершенно невменяема и нельзя испытывать к ней ничего, кроме жалости, и невозможно, мне по крайней мере, совершенно невозможно ей contraddire * и тем явно увеличивать ее страдания. В том же, что решительное отстаивание моих решений, противных ее желанию, могло бы быть полезно ей, я не верю, а если бы и верил, все-таки не мог бы этого делать. Главное же, кроме того, что думаю, что я должен так поступать, я по опыту знаю, что, когда я настаиваю, мне мучительно, когда же уступаю, мне не только легко, но даже радостно. Мне это легко, потому что она все-таки более или менее старается сдерживаться со мной, но бедной Саше, молодой, горячей, на которую она постоянно жестоко, с той особенной, свойственной людям в таком положении, ядовитостью нападает, бывает трудно. И Саша счи­тает себя оскорбленной, считается с ней, и потому ей особенно трудно... Я был последние дни нездоров, но нынче мне гораздо лучше. И я особенно рад этому нынче, потому что все-таки меньше шансов сделать, сказать дурное, когда телесно свеж. Все ничего не делаю, кроме писем, но очень хочется писать и именно художественное...»
Столкновение с Сашей. – Вечером Толстой, рассказывая о разговоре утром с Софьей Андреевной, сказал, что она совсем больна, что он готов все для нее сделать и до конца ее жизни быть ей сестрой милосердия. Александра Львовна, вспылив, сказала, что она не может этого сделать. Через два часа она попросила прощения за свою несдержанность.

15 августа. Читал… Страхова, Федора… Очень, очень хорошо. – Книга Ф. А. Страхова «Искание истины» (Сборник статей и мыслей со вступительным письмом Л. Н. Толстого) (М. : Посред­ник, 1911). Толстой читал ее до выхода в свет.

16 августа. …и написал ему письмо. – Толстой написал Ф. А. Страхову письмо с сочувственным отзывом о его книге «Искание истины», которое тот поместил во вступлении к своей книге.
Объяснение с Соней… – Объяснение с С. А. Толстой, бывшее накануне вечером и возобновленное на другой день по поводу передачи Толстым своего Дневника Александре Львовне. С. А. Толстая, возмущенная тем, что муж от нее, жены, прячет Дневник, 15 августа записала: «Начинаю чувствовать ослабление моей любви к мужу за его коварство... Дай-то Бог мне отделаться от этой безумной привязанности; насколько шире, свободнее и легче будет жить...».

17 августа. Кое-что записал, в «записник»... – Так называл свои записки Д. П. Маковицкий. Юмористически относясь к этому придуманному Д. П. Маковицким слову, Толстой иногда в шутку называл так свои Записные книжки. По-видимому, вся запись относится к мыслям Толстого об обучении детей в гимназиях.

--------------------------------------
* противоречить — (франц.)
Андрей Яковлевич… О «батюшке» Петре Федоровиче. – Ан­дрей Яковлевич Григорьев, сектант-скопец, рассказывал о распространенной среди сектантов легенде, будто основатель скопчества, Кондратий Селиванов, был царь Петр Третий.

18 августа. Соня огорчилась известием о разрешении Черткову жить в Телятинках. – В. Г. Черт­ков, которому было разрешено жить в Телятинках лишь на время пребывания там его матери, Е. И. Чертковой, получил официальное уведомление об окончательном снятии с него запрещения проживать в Тульской губ. Софье Андреевне об этом не говорили в Ясной Поляне, чтобы не вызвать задержки отъезда Льва Николаевича в Кочеты. 18 августа она прочла об этом в газетах.
Был на представлении в школе. – Вечером 18 августа Толстой посетил Кочетовскую школу, где ученики представляли «Злоумышленника» А. П. Чехова.
19 августа. Не надо уступки. – Одним из поводов раздражения С. А. Толстой на В. Г. Черткова было то, что он часто снимал фотографии Тол­стого. Софья Андреевна неоднократно просила Толстого, чтобы он запре­тил Черткову снимать с себя портреты. В Ежедневнике она пишет: «В 8 ч. утра пришел ко мне Лев Николаевич и сказал, чтоб я не волновалась, он мне обещает: 1) не видать совсем Черткова, 2) Дневников не давать и 3) больше не позволять себя фотографировать. – “Но переписываться с ним буду, это нужно для моего дела”, – прибавил Лев Николаевич».
Из писем Толстого к Черткову, касающихся этих обе­щаний, от 14 и 20 августа 1910 г. (вечер): «Владимир Григорьевич, Прочел ваше длинное письмо и во всем согласен с вами, кроме того, что вы думаете и говорите о том стеснении своей свободы, в которое я будто бы себя поста­вил своим обещанием. Согласен, что обещания никому, а особенно чело­веку в таком положении, в каком она теперь, не следует давать, но свя­зывает меня теперь никак не обещание (я и не считаю себя обязанным перед ней и своей совестью исполнять его), а связывает меня просто жа­лость, сострадание, как я это испытал особенно сильно нынче и о чем пи­сал вам. Положение ее очень тяжелое. Никто не может этого видеть и ни­кто так сочувствовать ему». 20 августа: «То, что я писал вам о том, что не считаю себя связанным своими обещаниями, означает только то, что я связан ими только до тех пор, пока не взял их назад. А то, что я могу это сделать в случае неисполнения моих требований, сказано мною было впе­ред».
И… писать не хочется. – В письме от 20 августа Толстой сообщал Черткову: «Я продолжаю ничего не писать. Нет охоты и сил. Только нынче в первый раз поправил Предисловие и завтра надеюсь работать над корректурами, присланными Иваном Ивановичем. Хочется и очень хочется и, кажется, нужно кое-что высказать, да видно, пока, а может быть и совсем, Бог не велит».

20 августа. Хороша социалистическая брошюра: «Aux antipodes de la morale. L'énergie et la matière. L'énergie stationnaire et la matière dynamique». –По-видимому, Толстой имеет в виду книгу: Docteur Faust. Aux antipodes de la morale. Critique de la morale bourgeoise / Ed. de la Maison Jaques. Paris, 1909.
Соня все тревожна и жалка. – С. А. Толстая встрево­жилась, увидев фотографию Толстого вместе с Чертковым.
Иван Михайлович Диомидов – учитель младшего сына М. С. Сухотина. Педагог, сотрудник жур­нала «Народный учитель», автор воспоминаний о Толстом: «Лев Николаевич Толстой и дети» (Семейное воспитание. 1911, № 12); «Школьный театр в деревне» (Вестник театра. 1911. № 40).

21 августа. Поправил корректуру книжечки: «Смирение»... – 25-я глава сборника «Путь жизни».
…ходил в Веселое, говорил с старухой. – Веселое – село близ Кочетов. Толстой разговаривал там со старухой-крестьянкой, «кумой» М. С. Сухо­тина.

22 августа. «После смерти». – 29-я глава сборника «Путь жизни».

24 августа. …письма. – 1) земской учительнице А. Ф. Аншиной – о преподавании в школе по сбор­никам Толстого «Мысли мудрых людей» и «На каждый день»; 2) В. Ф. Краснову – по поводу его рукописи «Ходынка», по поводу писем его казненного племянника и задуманной им автобиографии; 3) Неклюдову – об идеале целомудрия.
Надо бы… писать сказку детскую. – Толстой имел намерение работать над сказкой, накануне рассказанной им детям.

25 августа. Письмо одно хорошее из Владимира. – Письмо от крестьянина В. А. Воронова о понимании Бога. Толстой ответил ему в тот же день.
С дочерьми тяжелый разговор. – Т. Л. Сухотина получила письмо от А. Б. Гольденвейзера о том, что враждебно настроенная к В. Г. Черткову А. Е. Звегинцева продолжает распростра­нять пущенные С. А. Толстой рассказы о ненормальной близости между Толстым и Чертковым. На эту тему у Толстого был 25 августа разговор с А. Л. Толстой, в котором он высказывал мысль, что к клевете надо относиться спокойно, а распространяющих клевету нужно жалеть.

26 августа. Читал «Vedic Magazine». – «The Vedic magazine» – ведический журнал.
Труханетово. – ошибка: село Треханетово.
Очень тяжела роскошь... – Из письма к В. Г. Черткову из Кочетов Толстой писал: «Тяготит меня, как всегда и особенно здесь, роскошь жизни среди бедноты народа. Здесь мужики говорят “на небе царство господнее, а на земле царство господское”. А здесь роскошь особенно велика, и это словечко засело мне в го­лову и усиливает сознание постыдности моей жизни».

27 августа. …занят Чепуриным… – Иван Чепурин – крестьянин Саратовской губ., находился в переписке с Толстым с мая 1910 г. Толстой, вопреки своему обыкновению, советовал Чепурину за­няться описанием своей жизни. Он свою рукопись привез Толстому в Кочеты.

28 августа. …поправил «Правдивость»… – О проверке корректуры 26-й главы «Пути жизни».
Не выпускает и говорит. – С. А. Толстая 28 августа в Ежедневнике записала: «Рождение Льва Николаевича. Он вышел к завтраку сияющий, здоровый. А я думала, что он расстроен моим болез­ненно-нервным видом, когда я его поздравляла утром. Он уже потерял всякую чувствительность, стал непроницаем, а радостное настроение его было, вероятно, от письма Черткова. Очень нездоровится. Жарко, кра­сиво... Тяжелый разговор с Львом Николаевичем; все те же страдания и ревность к Черткову и уверенность в том, на что открылись глаза».
Письмо от Левы – нехорошее очень. – 28 августа, в свой последний день рождения, Толстой получил письмо от Л. Л. Толстого (от 26 августа 1910 г.) по поводу их разногласий, в котором писал, что отец ему кажется не­последовательным в жизни и в словах, он же отцу – «глупым и дурным». «Пусть все это будет нам иногда казаться, – пишет Л. Л. Толстой, – а мы все-таки будем дружны и любить друг друга, как нам подобает».

29 августа. …письма. – Маковицкий отмечает: «Почты сегодня и вчера небольшие: пятнадцать и двадцать писем, пять телеграмм и одно поздравительное».
…ее любовно жалко. – Уезжая из Кочетов, Софья Андреевна плакала и просила у Толстого и всех домашних проще­ния. «Лев Николаевич поверил в ее искренность», – замечает Гольден­вейзер.
Написал ей письмецо. – Письмо Толстого к Софье Андреевне: «Ты меня глубоко тронула, милая Соня, твоими хорошими, искренними словами при прощании. Как бы хорошо было, если бы ты могла победить в себе то – не знаю, как назвать, – то, что в самой тебе мучает тебя. Как хорошо бы было и тебе, и мне. Весь вечер мне грустно, уныло. Не переставая думаю о тебе. Пишу то, что чувствую, и не хочу писать ничего лишнего. Пожалуйста, пиши. Твой любящий муж Л. Т. Ложусь спать, 12-й час».

30 августа. Mavor – Джемс Мэвор, профессор политической экономии в То­ронто (Канада). В 1889 г. помогал духоборам при переселении в Канаду; посетитель, адресат и корреспондент Толстого.