200-летний юбилей русском печати в 1903 году совпал с "двойным" юбилеем Льва Толстого - 50-летием литературной деятельности (1902) и 75-летием со дня рождения (1903).
Юбилеи Л. Толстого начала XX века проходили на фоне юбилея печати, и это во многом определило основное звучание толстовской юбилейной прессы.
Это были годы перед революцией 1905 года, время общественного подъема, стремительного роста оппозиционности русского общества.
В преддверии юбилея печати (январь 1903 года) и юбилея Толстого (сентябрь 1902 года) русская пресса сообщала своим читателям о приближающихся годовщинах. Так, например, журнал «Известия по литературе, наукам и библиографии»1 в середине 1902 года в разделе "Новости литературного мира" информировал о создании "организационного комитета по устройству празднования двухсотлетнего юбилея печати", и бюро, в которое вошли: A.C. Суворин, П.Н. Исаков, C.H. Сыромятников, С.М. Проппер, Н.М. Лисовский, В.В. Сабанин и В.А. Тихонов. «На обязанности этого бюро, - сообщал журнал, - «будет лежать сношение с учреждениями и лицами, причастными к печати».
Другой частный комитет, в состав которого входили многие известные журналисты, решил устроить сепаратно "банкет", на котором высказать свой взгляд на положение печати. В газетах был оглашен состав комитета (человек около сорока), который был достаточно радикальным, о большинстве участников у полиции "имелись неблагоприятные сведения". Н.К. Михайловский и П.И. Вейнберг были призваны к министру Плеве, и тот "дал понять, что никаких облегчений печати ждать нельзя, а на всякую попытку демонстрации со стороны печати, правительство ответит репрессиями. Еще несколько человек - Фальборк, Чарнолусский, Рубакин и др. были вызваны в департамент полиции, и там уже просто пригрозили "не высылками, как до сих пор, а прямо ссылками"2.
"Грустный юбилеи" - так называет свою заметку критик журнала "Образование". "200 лет, 2 века разве не были сплошным военным положением"? - вопрошает критик. Отмечая у печати "совсем не юбилейные настроения", причину этого он видит в том, что "наша печать лишена возможности отражать жизнь"'.
О юбилейных недоразумениях, "местничестве", "партийности" печати размышляет в 1902 г. в "Новом времени" Н. Энгельгардт; журнал "Мир божий" публикует работу В. Богучарского "Из истории журналистики дореформенной эпохи"; журнал "Русская мысль" - В. Каллаш.
Русская пресса, лишенная возможности говорить в полный голос, свободно обсуждать наболевшие вопросы нашла возможность высказать свое мнение о положении печати, выразить свои мечты о свободе слова в публикациях, приуроченных к разным юбилейным датам начала 1900 гг. Причем, каждый орган печати отмечал "свою" знаменательную годовщину. Наиболее ярко это проявилось в многочисленных юбилейных статьях по поводу 40-летия газеты "Русские ведомости"; широко отмечаемого передовой общественностью "двойного" юбилея В.Г. Короленко: его 50-летие в июле плавно перешло в празднование 25-летия литературной деятельности в сентябре.
Дружно был отмечен юбилей Жуковского и Гоголя. Литературные поминки А.Н. Радищева дали возможность журналистам высказать свой взгляд на публицистику.
Журнал "Мир божий" отметил юбилей Помяловского; журнал "Наблюдатель" - память кн. В. Одоевского; газета "Московские ведомости", журнал "Русский вестник". "Новое время" и "Нива" -юбилей Д. Иловайского: а "Нива" — еще отдельно и 100-летие пожарной команды Петербурга!
"Московские ведомости" считали весьма важным для москвичей совпадение полувекового юбилея литературной деятельности Льва Толстого с 25-летним юбилеем "одной из великих страниц в истории русского сердца" - русско-турецкой воины.
Вся печать подробно освещала Саровские торжества: прославление, открытие мощей Серафима Саровского. Об этом писали публицисты самых различных направлений: Короленко, Розанов, Мережковский, Меньшиков...
Несмотря на весьма солидные цифры юбилейных дат маститого писателя всероссийского официального празднования юбилеев Льва Толстого фактически не было (как, впрочем, все его юбилеи).
Живо откликнулось русское общество, русская печать. "Каждое его слово и самые разноречивые суждения о нем стремительно разносились с помощью газет и "услужливого телеграфа" свидетельствовал о всемирной славе Толстого еще в 1898 г. "Журнал журналов" (Кн. 21, С. 14).
Отношение журналистов к Толстому было "палкой о двух концах". Имя Толстого придавало вес, популярность изданию, но цензура придиралась к каждому слову, вышедшему из-под пера самого Толстого и материалам о Толстом. Сочувствуя близким ему журналистам, Толстой замечал: «Пожалуй, совсем их потопишь своей тяжестью»4.
Журналисты различных направлений стремятся в Ясную Поляну и в московский дом в Хамовниках, публикуют интервью (зачастую вызывавших недоумение и самого Толстого и читателей) с великим писателем и «оригинальным мыслителем, высказывающим парадоксальные суждения».
В юбилейные дни пресса сообщала о том, "как живет и работает" великий писатель. И, конечно, журналисты приводят суждения Толстого о русской прессе, рассказывают о том, какие он читает газеты и журналы. Многие издания перепечатали заметку об этом газеты "Курьер".(5)
Съезд журналистов учредил в 1900 году премию имени Л.Н. Толстого. После отлучения Толстого от церкви в 1901 г. Союз русских писателей послал ему приветственную телеграмму, а позже, Толстой одним из первых подписал сочувственное письмо Союзу, распущенному за протест против полицейской расправы над участниками демонстрации у Казанского собора.
50- летие литературной и общественной деятельности Л. Толстого совпали с той эпохой в жизни самодержавной России, когда настроения в русском обществе достигли высшего напряжения. Толстой предвидел революцию, понимал ее неизбежность, предупреждал об опасности революционного взрыва: "Рабочая революция с ужасами разрушений и убийств не только грозит нам, но мы на ней живем уже лет 30..."(6).
Стр. 135
На протяжении многих лет Толстой обличал правительство, его "постыдную деятельность виселиц, розг, гонений, одурении народа" (7).
В канун революции 1905 года, видя, что "развязка" приближается, Толстой в письме Николаю II в 1902 году предостерегал царя, говоря о нищете и голоде народа, о всеобщем недовольстве правительством и враждебном отношении к нему, о религиозных гонениях, о запретах цензуры("цензура дошла до нелепостей запрещений, до которых она не доходила и худшее время - сороковых годов"). "Мерами насилия можно угнетать народ, но не управлять им", - утверждал Л. Толстой.
"Я кричу и умоляю" — неоднократно обращался Л. Толстой к русскому обществу. На весь мир звучало искреннее бесстрашное слово "апостола правды", не желающего мириться с окружающим злом, и голос евангельского пастыря, для которого несомненна заповедь непротивления злу насилием, "закона любви".
Толстой отрицал революционный путь преобразования мира, он верил, что лишь "духовная революция", "революция сознания" несет избавление общества от "зла" и предотвратит "революционную бурю". И чем отчетливее слышался гул приближающихся революционных битв, тем настойчивее он выступал с проповедью непротивления злу насилием. Толстой призывал "одуматься", "опомниться"...
Провозглашенный Толстым путь ненасильственной революции был услышан, но накануне революции 1905 года наибольший резонанс получили именно обличительные идеи Толстого, на первый план выступила именно революционизирующая сила толстовской критики.
В легальной и бесцензурной печати Толстой выступает со статьями и воззваниями. Его мощный голос звучит на весь мир. Обличительный пафос его произведений вызывает огромный резонанс, он участвует в формировании оппозиционных настроений у себя дома и за границей.
Именно в это время записал в своем дневнике A.C. Суворин: "Два царя у нас: Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николаи II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой несомненно колеблет трон Николая..."8.
Стр. 136
Мысль об исключительном положении Толстого прозвучит и в отклике Суворина на известие о смерти Толстого, в заметке, озаглавленной "Самый свободный": "Лев Толстой - это первый и единственный русский писатель, который раньше всех испытал полную свободу на русской земле... Он был исключением из общего правила" (9).
Юбилеи Л.Н. Толстого в начале XX столетия, как и прежние юбилеи не были отмечены официально, несмотря на то, что писатель "составлял гордость и славу русской литературы", приобрел известность как мыслитель. Не было официально отмечено ни 50, ни 60, ни даже 70-летие Льва Толстого (10)".
Но, как верно заметил один из журналистов, размышляя о 200-летнем пути и характере русской печати, мало было "знать о чем говорила русская пресса, ... нужно знать еще другое - о чем она должна была молчать» (11).
Именно тактика умолчания преобладала по отношению к Толстому со стороны российского официоза на протяжении многих лет.
В начале XX века замолчать юбилеи Толстого было уже невозможно. «Они нужны обществу - его воспитаннику, ученику, другу, собеседнику, оппоненту. Такие моменты помогут прояснить хоть на одну секунду те страшные потемки, которые нависли и все еще не перестают сгущаться над Россией. Самосознание - вот что появляется в эти великие моменты», - писал в приветственном письме начинающий тогда журналист Мих. Лемке; это понимали многие его коллеги.
Русская пресса сочла своим "священным долгом" отметить 50-летие литературной деятельности и 75-летний юбилей со дня рождения Льва Толстого.
Хотя многие журналисты поспешили сообщить о том, что "все органы печати - без различия направлений - приветствовали великого художника", что "со всех столбцов всех органов русской печати"12 неслись восторженные похвалы гению Толстого, это было явным преувеличением, стремлением журналиста выдать желаемое за действительное. В 1902-03 гг. не было посвященных Л. Толстому отдельных юбилейных номеров газет и журналов, как это будет в 1908 году в связи с 80-летием писателя.
"Чем ознаменовала Москва день рождения своего обывателя? - вопрошал журналист "Нового времени". - «Глубокий старик вправе был ожидать чего-нибудь больше письменных поздравлений и не ахти каких газетных статей», - считал журналист "Нового времени", сетуя на отсутствие со стороны правительства "корпоративных знаков уважения" Толстому в день его 75-летия» (13).
Стр. 137
Юбилейные статьи появились в атмосфере травли писателя, достигшей апогея в недавнем Постановлении Синода об "отпадении" его от Церкви (1901 г.) - воспринятого обществом как «отлучение».
На характере публикаций сказались "исключительные цензурные меры" по отношению к писателю и проповеднику. От журналистов требовалось соблюдение "объективности и осторожности". Не препятствуя обзору литературной деятельности и жизнеописанию" юбиляра, цензура стремилась статьи к юбилею Толстого или вовсе устранить, либо так их обесцветить, чтобы они перестали быть тенденциозными и не воздействовали на "возбужденную аудиторию рассказами ко дню 50-летия литературной деятельности о том, чем занимается Лев Толстой в Ясной Поляне" (14).
Открыть глаза русского общества на "истинное значение" проповеди Л. Толстого по-прежнему стремилась охранительная печать. Она продолжала свой поход против великого писателя и мыслителя. В юбилейных заметках "публицисты Страстного бульвара" дружно скорбели о "прежнем" Толстом, о его "погибшем" художественном таланте" (15). Редактор "обновленного" журнала "Русский вестник" считал необходимым пресечь "разрушающее влияние Льва Толстого" (16).
Лавры М.Н. Каткова, стремившегося в свое время покончить с престижем Герцена и написавшего "против него громовую и ругательную статью", не давали спать издателю газеты "Русский труд" С. Шарапову, который продолжал выступать с "открытыми письмами" против Л. Толстого.
Нападки на Толстого, на его общественно-политические взгляды, его учение о непротивлении злу насилием довольно ощутимо прозвучали в юбилейной прессе.
Весьма своеобразным подарком к юбилею великого писателя явилось продолжение публикации в "Мире искусства" обширного труда
Д. С. Мережковского "Л. Толстой и Достоевский", вызвавшего ожесточенную полемику на страницах русской печати. Книга, написанная "в духе нескрываемой враждебности" к Толстому, размышления Мережковского об "умствующем Льве Толстом", который "такой слабый великан, Голиаф, которого маленький Давид убьет камнем из пращи",(17) вызвали отповедь многих журналистов.В этом контексте прозвучали многие юбилейные статьи и заметки о Л. Толстом, наиболее значимыми из которых явились отклики Н. Михайловского, В. Розанова. Л. Шестова. В. Мирского.
Юбилеи Л. Толстого, гениального писателя и проповедника, к свободному слову которого прислушивался весь мир, явились для русской прессы поводом высказать свои наболевшие проблемы.
Юбилеи давали возможность выразить сочувствия писателю, только что перенесшему тяжелую болезнь и заставившего весь мир, затаив дыхание, следить за состоянием здоровья своего великого современника.
В это время стало очевидно огромное значение Льва Толстого для русского общества.
Об этом свидетельствуют многочисленные приветственные адреса, телеграммы Толстому, полученные юбиляром. Имя Толстого воспринимается в контексте судеб русской революции:
"Великий гражданин Русской земли", проповедник, апостол социальной справедливости, горячим общественный деятель. Это основная тональность публикаций русской прессы, отразившей настроения русского общества накануне революции 1905 года.
Русская пресса объявила юбилеи Толстого «праздником русской мысли», «праздником русского слова».
Еще в конце X1X столетия в профессиональном органе печати "Журнале журналов" прозвучала мысль, ставшая ведущей в юбилейной прессе первых лет века XX: к каждому слову Толстого "с жадностью прислушивается весь современный мир, каждая строчка... на лету ловится не только нашей журналистикою, но и печатью всех государств Европы.
Никогда еще русское слово нe имело такого могущества, никогда еще русское слово не приобретаю такого влияния и не поднимаюсь до такой ослепительной высоты, как в словах и мыслях Льва Толстого"(18) .
Задал тон и определил основное звучание юбилейных материалов властитель дум демократической интеллигенции Н. К. Михайловский.(19)
В небольшой заметке, написанной накануне юбилея писателя, прозвучало неожиданное в устах лидера позднего народничества, автора знаменитой статьи о "деснице" и "шуйце" Толстого, надолго определившей отношение к нему критики, признание: "Он для нас больше, чем великий писатель. Он - как бы живой, облеченный в плоть и кровь символ достоинства печатного слова" (20).
СТР. 139
Привычная отповедь, несогласие критика с идеями Толстого: "Толстой и теперь высказывает подчас мысли, с которыми мудрено согласиться, мало того - против которых мудрено не протестовать", на ceй раз оказались смягченными.
Неожиданной оказалась и его защита великого писателя от "безобразно неистовой выходки" (21) Мережковского (имея в виду публикацию его книги "Религия Толстого и Достоевского") и от недостойной спекуляции именем Толстого "недобросовестными журналистами".
Почти целиком перепечатывает заметку Н.К. Михайловского на своих страницах газета "Русские ведомости"; выделив курсивом тезис: Лев Толстой "как бы живой, облеченный в плоть и кровь символ достоинства печатного слова", редакция газеты предложила читателю "взвесить эти слова".22
Столь же обильно процитировал мнение Михайловского и ведущий критик "Журнала для всех" В. Мирский: "Припоминая весь 50-летний путь литературной деятельности "великого писателя земли русской", мы видим, что и в своих великих произведениях и в своих ошибках, часто очень крупных, всегда от первой до последней написанной им строчки он был и есть сам, считающийся только с собственною своею совестью, не раз менявший свои взгляды, но никогда не отступающий от них под каким бы то ни было внешним давлением, он как бы живой, облеченный в плоть и кровь символ достоинства печатного слова"23 .
Ярким и весьма симптоматичным юбилейным материалом - является заметка В. Мякотина "Знаменательные годовщины" в журнале "Русское богатство". В ней публицист сопоставляет 100-летие со дня смерти Радищева и 50-летие литературной деятельности Льва Толстого. Несмотря на свое явное несогласие с Толстым — мыслителем, журналист находит черты, роднящие "родоначальника русской публицистики" и великого писателя: «Это - правда, настойчивое искание истины, деятельное служение народным массам».
"Празднуя знаменательные юбилеи настоящего года, русская литература может с законной гордостью подчеркнуть эту непрерывно развивающуюся в ней традицию служения народу", - заканчивает он свою статью24.
Об огромном, растущем влиянии Толстого на русское общество свидетельствуют многочисленные телеграммы, полученным Л. Толстым в юбилейные дни и перепечатанные русской прессой. Многие корреспонденты Толстого цитируют их, ссылаются на многочисленные газетные и журнальные публикации о Толстом.
В приветственной телеграмме Вл. Короленко по случаю 75-летия Л. Толстого, перепечатанной многими газетами, вновь прозвучит: «великому художнику и человеку, поднявшему на недосягаемую высоту значение русского слова».
Спустя несколько лет, в юбилейной статье 1908 г., Короленко повторит: "Есть еще одна сторона в огромной и сложной личности Толстого-писателя, которая заставляет нас... сочувствовать Толстому-мыслителю и восхищаться им даже в тех случаях, когда мы принципиально далеко не во всем с ним согласны: он поднял печатное слово на высоту, недосягаемую для преследования"25.
И вновь рефреном звучало в его статье: "Да, он поднял свободное слово на такую высоту, перед которой преследование бессильно... Нас ободряет то, что он вынес свет свободной совести и слова за пределы угнетения26.
Многими газетами была перепечатана телеграмма Толстому Литературного фонда ("Русские ведомости". 1902, № 242 от 31 августа, "Киевская газета", 1902, № 259).
Комитет литературного фонда за подписью председателя и всех членов отправил телеграмму: Комитет литературного фонда приветствует 50-лет Вашей литературной деятельности как великийх праздник в истории русской мысли и русского слова.
В приветственной телеграмме Толстому редакции газеты "Русские ведомости" тоже подчеркивался характер деятельности великого писателя: "Поздравляем по случаю исполнившегося 50-летия Вашей общественно-литературной деятельности».
Кроме приветствий юбиляру известных литераторов, публицистов от имени "младших товарищей" Толстого - журналистов , обратился к писателю начинающий тогда свой путь в журналистике, будущий исследователь русской цензуры Михаил Лемке.
Это письмо хранится в Архиве Государственного музея Л.Н. Толстого:
"Глубокоуважаемый Лев Николаевич, мы дожили до невозможности публично выражать свое к Вам расположение, до преступности такого выражения. До трусости пробования его сделать...
Казалось бы, остался еще путь публичный, когда товарищи по одному святому делу - служению народу на поприще литературы - соединившись, напомнили бы Вам о существовании Ваших учеников, поклонников, друзей, почитателем, Вам лично если и неизвестных, то по крайней мере, многочисленных. Но и этот путь прегражден... Прегражден не столько долголетним гнетом и [неразб. - И. П.] обстоятельств, сколько крайней разрозненностью, разбитостью, разъединенностью лучших элементов литературной семьи.
В литературу давно вошел Иван Непомнящий, Подхалимов, Скоробогатов и К и силою своих кулаков разбросал лучшие ее элементы, уничтожил прежде связывавший их цемент.
Вот почему приходится прибегнуть к личной переписке. Для Вас это, разумеется, безразлично, для общества же - огромный проигрыш. Я не совсем Ваш единомышленник, глубокоуважаемый Лев Николаевич, но тем более дороги мне те чувства, которые я переживаю все эти дни, вспоминая о приближении дня Вашего 50-летия литературного юбилея.
Я говорил себе - не Толстому справлять какие бы то ни было юбилеи, они нужны нам, его младшим товарищам, обществу - его воспитаннику, ученику, другу, собеседнику, оппоненту. Такие моменты помогут прояснить хоть на одну секунду те страшные потемки, которые нависли и все еще не перестают сгущаться над Россией, Самосознание - вот что появляется в этп великие моменты.
Для меня Вы были всегда неустрашимым (надо ли говорить о честности) поводырем. Я часто не соглашался с Вами, но знал и знаю, что за Вами стоит одно, что стоит всего - неустанное правдоискательство. С этим Вы выросли в моих глазах в колоссальную фигуру.
Ваше значение для современного общества лишь особенно стало ясно <нерзб.> в период Вашей последней опасной болезни. Редактируя екатеринославский "Приднепровский край" и пользуясь благодаря любезности нашего сотрудника С. Я. Елпатьевского ежедневными сообщениями о Вашем здоровье, - я не мог сидеть спокойно ни одной минуты. У меня в приемной была постоянная толпа жаждущих последних известий. «Что Толстой? - с болью в сердце говорило лицо каждого. «Слава Богу!» - отвечало оно детски радостно на получение благоприятного ответа.
В течение всего острого периода Вашей болезни я глубоко уверовал в Ваше громадное значение для русского общества. Видно было, что каждый пришедший в редакцию узнать содержание последней телеграммы, зашел не мимоходом. Нет, им руководила любовь к человеку, столько сделавшему для истины! А какой вздох облегчения сердца огласил мой кабинет, когда удалось наконец прочитать телеграмму: «Все хорошо. Ежедневные бюллетение прекращаю». Этой минуты я не забуду никогда!
Но ещe меньше возможности забыть то высокое положение, которое Вы занимаете как наш, журналистов, старший товарищ, старейшина. Одно сознание: "Да, ведь, я по профессии товарищ Толстого" - я убежден, спасло не одного журналиста от нравственного падения. Вот почему я считаю, что сегодняшний день (31 августа) не столько праздник Ваш, сколько "наш ": 50 лет мыработаем с Толстым "- вот его формулировка.
Ваш праздник, конечно, тоже ясен: "ровно 50 лет я работаю по совести и недаром".
Может быть, мое письмо странно, однобоко, но верьте, что ни разу в жизни не видя Вас, в день 31 августа я буду чувствовать себя более бодрым, добрым и если можно так выразиться - возвышенным.
Обществу я желаю, чтобы оно взяло себе право на свободное проявление деятельности своих членов, а литературе - чтобы она всегда имела такой лучезарный маяк. А т.к. мое письмо просто, неюбилейно, то Вам я не могу не пожелать только одного, будьте здоровы, Лев Николаевич.
Искренно и глубоко уважающий и любящий Вас
Мих. Лемке
26 августа 1902 г.
Михаил Лемке - будущий известный историк русского освободительного движения, знаток истории русской цензуры и журналистики, прекрасно знающий состояние русской печати, особенно — провинциальной. Недавний редактор газеты "Приднепровский край" в Екатеринославле, ставший известным после нашумевшем истории с "белым помором"- своего публичного протеста против засилья цензуры, - он находился в гуще общественной литературно-журнальной жизни Москвы и Петербурга рубежа веков.
Проработав почти 10 лет в провинциальной к столичной прессе: "Смоленский вестник", "Северный край", "Бакинские известия", "Курьер", печатает обзоры провинциальной прессы в журнале "Русская мысль", "Образование".
Неслучайно современники называли его "присяжным историком общественного мнения" (Амфитеатров), ибо он хорошо знал журналистскую среду, вращался среди известных литераторов. Его дневниковые записи этих лет, публикации в редактируемой им газете "Приднепровский край" свидетельствуют о его прекрасном знании общественных и журналистских настроениях.
Это было время его работы над книгой "Думы журналиста". И в своей книге Лемке обращался к Толстому от имени журналистов, "товарищей по общему делу с великим юбиляром", не будучи его последователем(по его признанию;"Я часто не соглашался с Вами" (23).
M. Лемкс огорчен тем, что "русская печать оказалась не на высоте", отмечая юбилей Л. Толстого. Он горько вопрошает: "Что мы сделали как корпорация?"24
Лемке отмечает громадное значение юбилея Толстого, важность и необходимость его для русского общества: "Огромный проигрыш для русского общества - отсутствие публичных чествований и приветствий в прессе".
Писательское разъединение он считает болезнью, грехом современной журналистики, приводящим к ошибкам.
Одним из фактов, доказывающих разъединение журналистов, Лемке считает отношение русской печати к юбилею Толстого. Отсюда и оценка русской прессы: "Особенно горько чувствуется наша разбитость, когда она является причиной грустных фактов: например, юбилей "великого писателя земли русской". Причем, Лемке в своей книге ни разу не называет имени Л. Толстого - наглядное свидетельство цензурных притеснений, о которых столь много не понаслышке он знал.
Цензурные материалы газеты "Приднепровский край" хорошо иллюстрируют это. Отмечая "нежелательное направление" издания, цензор газеты Н.И. Пантелеев создал весьма яркий портрет Лемке-журналиста. По его мнению, М. Лемке внес в издание "бойкий, язвительный, либеральный элемент, чему много способствует резкость и бойкость его пера"11.
Цензурный комитет печати хранит не только сведения о запрещенных материалах газеты, многие из которых касаются Л. Толстого. Сохранилась и статья о болезни писателя в 1902 г., которая "очевидно предположена к помещению на видном месте газеты, ибо набрана она крупным шрифтом*'. Обильно цитируя статью, цензор даст свой комментарий: "Это не известие о болезни графа, а вопль о том, что погибает и умирает "владыка дум и чувствований", в заключительных строках начертав:
"Что же осталось делать противу такого панегирика, в виду разного рода ограничительных мер противу графа Льва Толстого?"
- "Запретить, как не удовлетворяющие требования подцензурной печати"12.
Mux. Лемке как бы сфокусировал характерные умонастроения в журналистике той поры. В его книге "Думы журналиста" есть важные строки о нравственно-этических ценностях журналистики. В этих размышлениях сказалась преданность Лемке традициям русской журналистики, личности Белинского (не случайно книга посвящена его памяти).
Знаменательно, что Лемке воспринял юбилей Толстого и как свой праздник русской печати, русского слова.
Обзор русской прессы первых лет ХХ века показывает, что журналисты, отмечающие 200-летие русской печати, именно в Толстом увидели не только великого писателя, но и своего коллегу, "живой, воплощенный в плоть и кровь символ достоинства печатного слова".
Примечания:
1. "Известия по литературе, наукам и библиографии". 1902. №№ 8-9, май-июнь. С. 117.
2. Короленко В.Г. Письмо II. Волошенко. 4 янв. 1903. Собр. соч., М.. 1956. С. 354-355.
3. Берлин П. Грустный юбилей. // "Образование". 1902, № 10. С. 64. Журнал сообщал о создании школы журналистов, где Дорошевич возглавит юмористический факультет, где он предлагает ввести форму для журналистов.
4. Письма B.C. Соловьева. Под ред. Э. Рахтова. Спб. 1909. T. II.
С. 323.
5. Курьер. 1902.- № 241.- 1 сентября.
6. Толстой Л.Н. Письмо либералам // ПСС. Т. 69. С. 134.
7. Толстой Л.Н. ПСС. Т. 73. - С. 184.
8. Суворин A.C. Дневники // 1923.- С. 82.
9. Суворин A.C. "Самый свободный" // "Новое время" 1910 г., №314.
10. См. Петровпцкая И.В. Два юбилея (Л. Толстой и русская пресса) //Из истории русской журналистики начала XX века. МГУ. 1984.1. В. Мякотнн. Одна страница из новейшей истории русской печати. // В защиту слова. Спб.. 1905. С. 84.
12 "Приднепровский край". -1902. - № 1579. - 6 сент.
13 "Новое время". -1903. - 6 сент.
14 ЦГАМ. ф. 31, оп. 03, д. 2237, 1903, л. 8-об.
15 Басаргин А. Гр. Л.Н. Толстой - теперь и прежде (1852-1902). По поводу 50-летнего юбилея его литературной деятельности. // "Московские ведомости". 1902. 31 августа. № 239.
Величко В. Граф Лев Николаевич Толстой // "Русский вестник". 1902. С. 10.
"Мир искусства". 1900.- №№ 1- 4,7-12; 1901. -№№ 4-12; 1902.
Журнал журналов и энциклопедическое обозрение. 1898. - № 21. - С. 37.
19. Михайловский Н.К. Литература и жизнь: о г. Розанове, его великих открытиях, несколько слов о г. Мережковском и Л. Толстом. // "Русское богатство". Кн. 8. С. 76-99.
20. Там же. С. 76.
21. Там же. С. 99.
22. См. "Русские ведомости". 50-летие литературной деятельности Л.Н. Толстого. 1902. № 240. 31 августа.
23. Мирский В. Портрет Толстого. - "Журнал для всех". 1902. №№ 10-11. С. 1319-1346.
24. Мякотин В. Хроника внутренней жизни. Знаменательные годовщины. / 'Русское богатство". 1902, кн. 9. С. 184-185.
25. Короленко ВТ. Собр. соч. в 10 тт., т. X. М., 1955, с. 115. Курсив мой. //.//.
26.Там же. с. 123.
- Отдел рукописей Государственного музея Л.Н. Толстого. Т.с. 162
59
28. Лемке М. Думы журналиста. Спб, 1903. С. 119.
29. Слона повторяют запись в Дневнике Лемке.
3о."Думы журналиста". С. 119.
31 РГИА. Ф. 776. 0п. 12. 1897. Д. 106. Ч. 1. лист 139.
32 Там же. Лист 166-170.
